Оулле Сависаар повернул голову и непроизвольно скривился, как от неприятного, но постоянного зуда. С самого первого посещения этого кабинета он испытывал все нарастающее раздражение. Причем раздражение того толка, что категорически отказывалось поддаваться определению и классификации. Выделению того самого ключевого раздражителя. Зато оно, помимо неизменного роста, охватывало новые и новые просторы.
В первый раз ему показалось, что здесь слишком светло и ярко. Да и высоковато – семнадцатый этаж. Старые армейские привычки твердили, что должно быть наоборот: темно, незаметно, приземленно, лучше даже подземлённо. Что именно это – превентивное лекарство от многих бед.
Затем Оулле обратил внимание на стены и окна. Первые можно было пробить снарядом, даже не заслуживающим упоминания калибра. Таким, что ты даже не станешь хвастаться тем фактом, что сталкивался с ним. Если, конечно, уцелеешь. Окна же были слишком большими и, несмотря на предоставляемый обзор, показывали слишком много. Не говоря уже об их отсутствующей прочности.
Не сразу, но Оулле словил себя на мысли, что ему также не нравится декор. Хотя кабинет в этом смысле мало чем выделялся на фоне подобных. Пожалуй, его можно было бы назвать стереотипным, если бы не наличие атрибутики «Земного Содружества» в ассортименте, придававшее ему нелепо патриотичный флёр. Тем не менее декор не нравился Оулле просто по факту своего существования, так как по армейскому определению являлся лишним элементом обстановки, вне зависимости от тематики. Если, конечно, это не была инструкция по выживанию при обстреле – такие вещи надо знать каждому.
Ещё Оулле не нравилось таллинское лето. Оно было солнечным, теплым, немного дождливым, чувствовалась близость моря, но в нем все равно чего-то не хватило. Возможно, мошкары или полуденного зноя того вида, от которого жизнь замирает на несколько часов, прячась в тени. А та, что тень не успевает найти, – вымирает.
Гражданская одежда также не пришлась Оулле по душе. Причём не только своя, хоть он и чувствовал себя в ней как последний клоун, к тому же беззащитный. Чужая его также не устраивала. Вот как понять, кто перед тобой такой, по цвету штанов, что ли? В армии с этим всё гораздо-гораздо проще.
Конечно, нашелся повод для раздражения и в лице врача. В прямом и переносном смысле. Оулле не нравился как этот человек сам по себе, так и то, что он из себя представлял в текущих обстоятельствах. Хотя придраться к вежливому, услужливому, своеобразно обаятельному мужчине где-то пятидесяти лет ещё надо было постараться. Именно здесь как раз один веский повод на фоне остальных-то у Оулле имелся. Доктор упорно делал вид, что они давно знакомы. Более того, будто бы они вместе служили в местах, откуда возвращаются либо инвалидами, либо братьями более близкими, чем кровные.
Но кое-что Оулле здесь всё же нравилось. Это был незнакомый, высушенный цветок, помещенный в рамку под стеклом. Даже спустя годы он выглядел так, будто его только что сорвали. Белый по краям и розовый у основания крупного бутона, он неуловимо напоминал Оулле что-то. Что-то нежное и красивое.
