Чёрт бы тебя побрал, Белов!
С другой стороны, я уже забыла, когда на меня мужчина смотрел как на женщину, и совру, если скажу, что эти искры в глазах следователя мне неприятны.
Наклоняюсь и снимаю ботинки, чтобы легче было плотный комбинезон снять. Остаюсь босиком в одних лосинах чёрного цвета и, собственно, водолазке, через ткань которой выпирают скрученные от прохлады соски. Вот только чувствую я себя голой под пронзительным взглядом следователя.
Белов осматривает меня с ног до головы, будто впервые человека противоположного пола видит. Медленно проходится глазами от щиколоток, по коленкам и застывает выше, где торчит моя грудь. Обнимаю себя руками, закрывая ему обзор, и только это его отрезвляет. Тряхнув головой, он слишком резко поднимается на ноги, и, когда сам снимает свою джинсовую куртку, я делаю шаг назад.
— Спокойно, Комарова, — усмехается, правильно поняв моё отдаление. — Я на кости не бросаюсь, — хмыкает, пробежавшись ещё раз взглядом по мне.
— Приму это за комплимент, — с притворной улыбкой говорю я.
— А не стоит, ветром сдует, и не заметишь, — произносит, отвернувшись.
Повесив верхнюю одежду на спинку стула, он встаёт передо мной в тонком свитере тёмно-серого цвета, что сидит на нём, словно перчатка. Кажется, что одно неверное движение, и вещица треснет по швам. Сейчас я могу разглядеть его лучше, убедиться, что плечи широкие, что на руках мышцы бугрятся, а от кистей до локтей тянется паутина вздутых синих вен. Но больше шарма ему придаёт плечевая кобура, как доказательство, что передо мной настоящий полицейский, и мне стоит меньше рот открывать.
«Ещё слюну пусти, Варя», — раздаётся в голове, и я мгновенно отворачиваюсь.
— Итак, что у нас тут?! — проговаривает Белов, забыв обо мне или сделав вид.
Схватив мой комбинезон, он хлопает руками по нему, словно из подушки пыль выбивает, и, естественно, нащупывает что-то.
— Как интересно, — поворачивается ко мне, достав из одного из внутренних карманов пластиковый продолговатый предмет, на первый взгляд похожий на футляр для очков.
Следователь-зануда открывает его, только держит не с той стороны, и первым оттуда выпадает тонкий шприц. Облизнув пересохшие губы, я нервно тру шею, чувствуя, как краснеют щёки.
— Колемся, Комарова? — спрашивает и наклоняется за шприцем. — А с виду такая приличная девушка, — цокает языком, издеваясь.
— А ещё, говорят, лучший следователь в городе, — фыркаю я.
Открыв футлярчик на этот раз правильно, Белов хмурится, осматривая две ампулы пальчикового размера, и внимательно вчитывается в этикетку.
— Это инсулин, — говорит очевидные вещи и снова ко мне поворачивается, только сейчас смотрит на меня по-другому, с жалостью.
— Да, и не надо на меня так смотреть, — выплёвываю я.
С тех пор, как мне сообщили, что теперь я буду всю жизнь «колоться», я старалась скрывать это и всегда стыдилась, если кто-то узнавал. Может это глупо, но мне стыдно, что я диабетик.
— Двадцать шесть лет, и уже с диабетом…
— Я не выбирала, — перебиваю и впервые за сегодня по-настоящему злюсь. — Знаете, болезни не берут в магазине. Приходишь такая и на прилавке смотришь, какую бы я хотела, — изображаю задумчивость, прикладывая палец к губам.
— Успокойся, — мирным тоном обращается ко мне Белов. — Сколько доз в день? — спрашивает и сам пытается понять, держа в ладони те две ампулы.
— Две, — неохотно отвечаю и срываюсь с места, чтобы убрать всё обратно в футляр.
