Жизнь шла своим чередом. Опять полетели от неё письма. На сей раз отвечал я на них сразу и обстоятельно. Пару раз связывались по телефону. И я устно и письменно подтверждал, что обещанная должность её ждёт, объяснял: литературные дела здесь пойдут лучше. Она понимала. Жильё? Спрашивала и сама же себе отвечала: какая разница – тут у сестры, там у тётки, у обеих однокомнатные хрущёвки, этажи лишь разные.
Человек она решительный. И вот уже её машинка отстукивает весёлый степ на пару с капелью за окном, а я сижу в её залитой солнцем комнате на подоконнике и, как всегда весной, будущее мне видится не скажу чтобы радужным, но, во всяком случае, не чёрным. Говорим о работе, о деле, строим планы, я не могу нарадоваться: какая добросовестная, умная пчёлка появилась в нашем улье.
– Брось ты этот отчёт, – советую я. – Лучше чаю попьём.
– Это не отчёт, – возражает она, не отрываясь от машинки.
– Всё равно брось, – настаиваю.
– Залей пока самовар, – вздыхает она.
Я повинуюсь и замечаю мимоходом:
– Общие интересы сближают больше, чем постель.
Она будто не слышит. И уж когда пьём чай, молвит полувнятно сквозь вишнёвые ягодки варенья в зубах:
– Очень часто общие интересы и ведут к постели. – Кидает в блюдечко обсосанные косточки. – Мясистая у вас вишня.
– Вишня у нас хорошая, – соглашаюсь я.
– А варенье кто варил?
– Мама.
– Ма-ма, – передразнивает она. – В твоём возрасте «мать» надо говорить. Коротко и по-мужски.
– Ну-у, ты же у нас стилист!
– А ты маменькин сыночек.
– Это плохо?
Она не находит что ответить и замахивается чайной ложкой. Так и работаем. А чего? Весна. Кифоз мой притих на время. А когда боли нет, её и не помнишь, будто и вовсе не знаешь, что это такое. Стараюсь держаться как можно прямее. Мне кажется – получается.
– Чай у тебя великолепный, – позваниваю ложечкой, щурюсь – комната на солнечной стороне, и целый день у неё светло и празднично.
Восшествие
В начале лета сбылось то, что она предрекала в начале прошлой осени, когда мы зашли к ней со Штабс-Капитаном по пути к директрисе рынка. На высокое жёлтое кресло в кабинете на третьем этаже взошёл Хеопс IV. Первая фраза его при встрече была:
– Ты что такой скрюченный, будто мешком из-за угла пришибленный? Разогнись, распрямись, жизнь прекрасна и удивительна.
– Да, удивительна, – только и ответил я.
На другой день собрал в конференц-зале всеобщее собрание с повесткой: о совершенствовании структуры подразделений Конторы (все наши конторы стали всего лишь подразделениями его одной всеобщей Конторы) и мерах по наведению порядка в коллективе. И мы узнали, что, «несмотря на определённые достижения», у нас «отсутствует продуманная концепция действий», что «многие сотрудники слабо представляют суть конкретных задач, поставленных перед ними, проявляют неосведомлённость и некомпетентность в своей проблематике». (Прошу простить невольный канцеляризм.)
Ёжимся в продуваемом едкими сквозняками зале пятью кучками, пятью «подразделениями», слушаем, на ус мотаем.
А Пузу не узнать – Хеопс IV во всём блеске, Демосфен, Цицерон, Жан Поль Марат, вместе взятые. Речь держит страстно, вскакивает со своего вертящегося кресла, жестикулирует, цитирует свои литературно-критические произведения, рекомендует взять для более тщательного ознакомления (одной сотруднице настоятельно советовал прихватить несколько его газетных публикаций в дорогу – та в отпуск собиралась).
