– Да ты что? И они работают? Силой мысли? – увлечённо расспрашивала Люция Мизуки.
– Ага. Даже в чём-то лучше, чем человеческие, – сильнее, крепче, потенциала больше в плане апгрейдов, но вот мелкая моторика похуже будет. Я в целом сторонник аугментации, если уж на то пошло. За этим будущее.
– Думаю, это небольшая потеря, учитывая, что до этого у человека руки и вовсе не было, а если наука стала столь продвинутой, то такой расклад даже благоприятней, что ли.
– Так все и говорят, когда им меняют конечности. Забавно, но большинство людей с инвалидностью, с которыми мне приходилось работать, не просто приятные люди, а даже в какой-то степени выделяющиеся своим оптимизмом и доброжелательностью. Конечно, это та категория, которая не покончила с жизнью и получила направление на аугментацию… Но тем не менее всё равно впечатляет. Полное отсутствие страха и концентрации на прошлом – только будущее! А одно время я работал в хирургическом отделении в Москве, когда проходил финальные стадии практики. Каждый засранец, которому делали лёгкую операцию, изнывал, что теперь его или её жизнь не будет прежней, что никто их с маленьким шрамом не полюбит и бла-бла-бла.
– Горе закаляет людей: думаю, после утраты те, в ком есть место любви и доброте, лишь учатся сильнее ценить то, что у них есть, – очень вдумчиво, словно вспоминая что-то, говорила Мизуки. – Те же, кто зол и не умеет любить, тот всегда будет всем недоволен, что ему не дай.
– «Время потому исцеляет скорби и обиды, что человек меняется: он уже не тот, кем был», – процитировал Люций. – В этом есть смысл, Мизуки. У тебя красивая логика – редкий дар, береги его.
– И всё равно забыть до конца невозможно… – почти шёпотом проговорила себе под нос Мизуки, а затем, словно вернувшись откуда-то, добавила прежним весёлым голоском: – Ну, если что, ты мне искусственную логику сделаешь, – посмеялась Мизуки.
Леон, переодевшись, вернулся к своим близким в зал, совмещённый с кухней. На столе уже ждали блюда, приготовленные Мизуки: она приготовила том ям с креветками, сваренный на листьях каффир-лайма, лемонграссе, корне галангала и ягодах годжи, а на второе было мясо по-французски. В качестве десерта были японские панкейки со свежими ягодами черники и малины со сметаной. Люций, проголодавшийся с дороги, завалил Мизуки комплиментами за столь богатый стол и с радостью ребёнка открыл бутылку бургундского шабли.
– «Для того чтобы жить долго, приобрети для себя бутылку старого вина и старого друга!» – в состоянии чистой экзальтации Люций разлил себе и Мизуки по бокалу, пока Леон налил себе в кружку гранатовый сок. – Жаль только, что старый друг от вина отказался, но понять его можно… Я тоже шабли к мясу не очень располагаю, но к супу будет неплохо. Мизуки, дорогая, не бери это на свой счёт, – сразу же поспешил сделать ремарку Люций. – Это мне стоило поинтересоваться, что же на ужин.
– «Чем реже рука поднимает застольную чашу вина, тем крепче в бою и храбрее и в деле искусней она», – парировал Леон.
– В бою сошлись мастера над цитатами. Один как стекло, другой в пучине пьянства. Кто кого? – артистично прокручивал винный бокал Люций, прислушиваясь к аромату. – И ты делаешь это, старый друг, после стольких выпитых бутылок! Их же можно галлонами измерять!
Мизуки смотрела на двух старых друзей с искренней симпатией, и тонкая улыбка её выражала желание узнать, чем закончится дискуссия, к которой прислушался даже Мудзин, у которого была своя маленькая тарелочка с горячим блюдом.
