В холле все еще дежурил тот самый седой швейцар, но на этот раз он отработал свою сотню баксов по полной программе – просеменил рядом, распахнул наружные двери, прикрыл меня зонтиком от несуществующего дождя и довел до уже раскрытых дверей нашего лимузина.
Я с легким сердцем дал ему тысячную купюру, про себя заметив, что стал привыкать к подобным тратам, хотя еще пару дней назад искренне назвал бы подобную выходку идиотской.
Швейцар благодарно кивнул и, прикрывая за мной дверь, шепнул себе в усы, но так, чтоб я услышал:
– Столичный УБОП ищет беглых солдатиков. А работают менты вместе с военной комендатурой.
Я вытаращил глаза на швейцара, а он уже через опущенное окно спокойно показал взглядом на черный бумер, припаркованный неподалеку.
Я открыл рот, чтобы задать очевидный вопрос, но швейцар тут же молодцевато отдал мне честь и пошел назад, к парадному входу.
Мы медленно тронулись с места, и я обернулся посмотреть, что там делает бумер.
– Миш, ты чего дергаешься? – спросила Николь, тоже бросая тревожный взгляд назад.
Я очень не хотел ее разочаровывать и потому просто отмахнулся, но она пересела из середины салона ко мне на заднее сиденье и потребовала:
– Говори. Я видела, швейцар тебе что-то сказал.
Я потянул время, поправляя парик, но потом понуро признал:
– Швейцар сказал, что менты нас ищут. И комендатура.
– Он тебя раскусил?! – взвилась Николь и схватила меня за грудки.– Ты что-то сказал ему, кретин? Как он тебя раскусил?
Я пожал плечами и снова повернулся назад.
Черный бумер уже вырулил со стоянки и ехал за нами.
Ганс наконец снял свои идиотские темные очки и тоже посмотрел в заднее стекло.
– «Хвост», что ли? – спросил он так легко и непринужденно, словно всю жизнь только и делал, что уходил от «наружки».
Заигрался человек в охранника, уже не унять – только пристрелить.
Николь устала смотреть назад и отвернулась, спрятав лицо в ладонях.
– Мля, столько денег впустую, столько времени! И все из-за вашей тупости! – донеслось до меня.
– А чего случилось-то? – снова обозрел окрестности Ганс.
– Твой приятель прокололся. Менты за нами едут,– сообщила сквозь всхлипы Николь.
– А зачем ментам за нами ездить? – удивился Ганс.– Если б мы им нужны были, они бы нас на выходе повязали.
– Им, наверное, третий нужен,– предположил я, но, увидев непонимающие физиономии, начал объяснять все сначала – с заметки в газете про солдат-насильников.
Николь слушала меня с нарастающим вниманием, даже слезы не вытерла, а потом вдруг спросила:
– А это не вы? По повадкам так точно подпадаете.
– Ты что, женщина,– возмутился Ганс.– Михась же русским языком тебе сказал: то ж танкисты были, из-под Кубинки. А мы – мотострелки! С Балашихи. Разницу надо понимать!
– Танкисты, мотострелки… Члены у всех одинаковые,– огрызнулась Николь, доставая пудреницу.
– Э, не скажи! Вот, к примеру, у нас в Саратове мужики на членах ведра носили на спор,– с воодушевлением начал было рассказывать Ганс.
– Ага, саратовские мужики настолько суровые, что вытирают задницу наждачной бумагой,– ухмыльнулась сквозь слезы Николь, припудривая носик.
– А саратовская порнуха настолько суровая, что ее запретили в Германии,– добавил я.
– А саратовские влагалища такие суровые, что откусывают гинекологам пальцы,– подхватила Николь.
– А саратовские студенты настолько суровы, что военком сам от них бегает,– рассказал я.
– А саратовские бабки… – начала было Николь.
