– Ты же сказал, что будешь совершенно один, – укоризненно сказал он Шалве. – Я думал, мы с тобой посидим с глазу на глаз, специально для тебя приготовил отличный коньяк.
– Этот парень нам не помешает, он, как ты понимаешь, свой человек. Так что давай разливай свой коньяк на троих…
– Говорят, у нас не самые хорошие новости, Шалва. Сегодня у меня был разговор кое с кем оттуда, – Крох показал пальцем наверх, – и мне сообщили, что Шеварднадзе арестовал Профессора…
– Ну, допустим, информация верная. Что это меняет? – Шалва посмотрел ему прямо в глаза, и Крох понял, что пора переходить к разговору о главном – о том, как ускорить получение обещанных Джабой денег и предотвратить любую утечку информации об этих деньгах. Любую!
Когда разговор был закончен, Крох вздохнул с облегчением: все-таки хорошо, что Джаба прислал сюда в качестве "нового репатрианта" именно Шалву, а не кого-нибудь другого: Шалва, кажется, все понял, как надо…
– Ну что ж, будь здоров, Давид, мы пойдем. Не надо, не провожай! – Шалва и пришедший с ним парень поднялись и протянули ему руки.
Крох встал со своего кресла и, улыбаясь, смотрел, как они направлялись к выходу из его кабинета. Неожиданно у самой двери долговязый парень обернулся и резко выбросил вперед руку… И прежде, чем Крох услышал слабый хлопок выстрела, страшная, напоминающая удар боксера-тяжеловеса, сила отбросила его в кресло, а тело разорвала жгучая, невыносимая боль, помутившая сознание. Одновременно в его голове разорвались тысячи ослепительных комет, превратив все пространство перед глазами в огромное светящееся поле. Затем Крох почувствовал второй такой же боксерский удар, на этот раз нанесенный чуть ниже первого и еще сильнее вжавший его в кресло. Потом огненные цветы на огненном поле начали один за другим гаснуть, и наступила абсолютная, несущая в себе покой и прохладу тишина…
* * *
Старший следователь тель-авивской полиции Леон Перельман был вызван в Бейт-Текстиль в час тридцать ночи, а без четверти два он вместе со своими ребятами уже был на месте преступления. Давид Крох сидел, откинувшись на спину, в своем рабочем кресле, и если бы не две небольшие, размером с пуговицу, дырочки с опаленными краями на его рубашке, можно было бы подумать, что он спит, такое спокойное у него было лицо.
– Повтори еще раз, как и когда ты нашел тело Давида Кроха, – обратился он к шоферу Кроха Элиягу Левиашвили.
– Это произошло примерно в час – час пятнадцать ночи, – растерянно, в третий раз повторял Илико. – Босс сказал, чтобы я его не ждал, что он доберется на такси, но я подумал: зачем ему лишние пятьдесят шекелей тратить, лучше я его у выхода подожду…
– Ты что, серьезно хотел сэкономить Давиду Кроху пятьдесят шекелей? – спросил Перельман.
– А что? – обиженно уставился на него Илико. – Пятьдесят шекелей на дороге валяются, что ли?! Да!.. Потом я увидел, что в здание вошли двое, говорили они по-нашему, то есть по-грузински, и я понял, что они идут к батоно Давиду. Через минут сорок они вышли, я стал ждать, что батоно Давид спустится, а он никак не шел… Ну, я поднялся, смотрю – дверь в офис открыта, зашел, а тут… – Илико не выдержал и разрыдался.
– Мог ли он открыть дверь человеку, которого не знал?
– Нет… Не думаю… Вон тот телевизор видите? Через него всегда видно, кто хочет зайти в офис.
– Ты сказал, что ночью к Кроху вошли двое. Постарайся вспомнить, может быть, ты знал хотя бы одного из них…
