За ужином Ридли обычно был крайне молчалив, поэтому вести диалог приходилось нам с Милли. Она нередко уезжала к подругам или в кино со знакомыми после ужина, поклевав немного салата. А мы с Ридли оставались наедине, но мне даже не хотелось говорить, хоть я и чувствовал, что должен, ведь я в принципе ему ДОЛЖЕН. Отвратительное слово. Но еще более отвратительно чувство, которое оно вызывает.
Я пытался. Искренне и самозабвенно. Тщетно. Ну, что это за люди такие, которые только и благоговеют перед своим узким мирком? Наш разговор чаще ограничивался следующими репликами:
– Ну, как прошел день? – учтиво интересовался Ридли.
– О, мне кажется, теперь каждый день похож на предыдущий, – я попытался улыбнуться. Ридли даже не пытался. – Милли сказала, что ты планируешь деловую поездку в Штаты?
– Да. – Только и был ответ.
– Ты уже бывал там? – я не сдавался.
– Доводилось. – Спаржа занимала Ридли больше, чем я.
Я знал, что он был себе на уме. Но я безгранично его уважал, несмотря на его угрюмость и неприступность. Джордж Ридли всего добился сам: он не обладал связями, богатой родословной, он был круглой сиротой. Просто вместо дара красноречия он обладал иным – деловитостью. Это был совершеннейший прагматик. Такой муж и нужен был Милли – спокойный и равнодушный к ее непрерывному трёпу. Конечно, я называл его и чопорным, и хладнокровным до безумия, и перманентно уставшим от жизни. Но при всем при том я понимал, коих трудов ему стоило выбиться из грязи в короли Лондона. Он был в почете, но остался скромным и непритязательным в желаниях. Этот старый дом ему оставил в наследство его патрон, который в свое время разглядел в Ридли определенные таланты, вытянувшие его в более счастливую жизнь. В этом доме он бывал мало, а Милли его не выносила, но убедить мужа продать его было не в ее силах – слишком дорог Джорджу был этот древний особняк.
– Америка – удивительная страна, – продолжил я. – Я, конечно, не в восторге от некоторых ее особенностей, – я усмехнулся. – Но с этим местом у меня связано множество приятных воспоминаний. – Я вздохнул, и волна грусти окатила меня, как только мысли мои обратились в сторону живописи.
– Ты талантливый, Питер, – внезапно произнес Ридли.
Я поразился, что наш диалог перекатился за две-три реплики – подлинный успех.
– Это мне льстит.
– Думаю, твоя нынешняя работа тебя не вдохновляет. – Он посмотрел мне в глаза, и я заметил в них искорки иронии.
– Мне грех жаловаться. Я очень благодарен за эту работу, Джордж, искренне.
Не мог же я сказать, как она высасывает из меня всю творческую энергию.
– Я понимаю, что это не лучшее место…
– Нет-нет, – перебил я. – Ты мне вообще не обязан помогать. Поэтому я не вправе жаловаться и требовать большего. Ты очень меня выручил, я признателен. Правда. – Я уткнулся в свою тарелку.
– Я рад, что смог хоть как-то помочь.
– Милли с тобой повезло.
– Неужели? – Он нахмурился, я мысленно ругнулся и пожурил себя за несдержанность.
– Она часто улетучивается после ужина, – констатировал я, чтобы сбежать от темы.
– О, среда и пятница – это священные вечера. Я уже молчу о субботе. – Меня радовало, что он расслабился.
– Боюсь представить, что там происходит.
– Не переживай, тебе еще доведется узнать. – Он улыбнулся.
– Да, она уже пыталась вовлечь меня во всю эту вакханалию.
– Этого не избежать, – снова улыбка, да Ридли сегодня щедр на эмоции.
