И ночь пришла, и прошла ночь, густая от аромата полевых цветов, крика ночных птиц и любовного томления. И через девять месяцев родила Агарь мальчика. Некрасивого, с маленькой головой и длинными руками. И нарекла его Ишмаэль, что значит – «услышит Господь», и сказала себе:
«Прижила я сына с Авраамом. Теперь возвысит он меня надо всеми людьми рода своего».
И так произошло. Долгожданный сын, сын старости его. Авраам не мог налюбоваться ребенком, играл с ним у входа в шатер, а когда Ишмаэль подрос, стал брать его с собой, рассказывать ему все, что знал, показывать ему, как встает солнце, как выводят пастухи стада на травянистые луга, как журчит весенний ручеек. Он, старый седой мужчина, радовался смеху ребенка, и тайком даже от самого себя хотел стать ему не только отцом, но и другом, большим другом маленького родного человечка.
Не замечал старый человек, что сын почти не слушает и не слышит его. Мальчишка пошел в мать, глупый, рассеянный, ленивый, он целыми днями играл с товарищами в догонялки, воровал яйца из птичьих гнезд, строил рожи пастухам. Ел он много, и уже годам к десяти обзавелся животиком. Иногда слуги и домочадцы пытались жаловаться Аврааму, но он ничего не хотел слышать.
Но услышал он Сарру, добрую старую Сарру, когда та сидела и плакала позади шатра. Он почувствовал ее плач ее до того, как услышал его, он вспомнил о ней. Авраам видел и познал так много за свою долгую жизнь, стук глиняных таблиц, звон оружия, блеяние скота, видел пески Египта, горы Арама, помнил мутные серые воды Евфрата. Он говорил с Богом, он знал судьбы людей и понимал язык птиц, но впервые он услышал, как плачет его жена. Он любил ее больше всех на свете, он знал о ней самое сокровенное. В тиши горячих ночей он любил ее, и они шептались друг с другом на ухо, рассказывая о тайнах и секретах, делясь скрытым и обсуждая обыденное. Но никогда, никогда он не знал, что его Сарра, сильная и красивая Сарра, умеет плакать. А ведь он забыл о ней в последние годы, стал говорить с ней рассеяно, глядя куда-то мимо ее старого доброго лица, он возвысил египтянку, за то, что та родила ему сына. А теперь, теперь старая женщина тихонько плакала, и Авраам почувствовал, что Бог лишил его рассудка. Он бросился к ней, задыхаясь на бегу, сел рядом, запыхавшись, теребя седую бороду. Старушка сидела перед Авраамом, высохшая от старости женщина, и даже слезы текли по ее лицу медленно и устало, словно слезам ее было столько же лет, сколько ей самой.
– Сарра, милая, милая, что с тобой? – только и мог сказать Авраам, сраженный подступившей под самое горло нежностью. Он гладил ее сухонькие плечи, целовал усталые руки, вспоминал, как эти руки ласкали его самого, наливали ему прохладную воду из глиняного кувшина, подавали ему приготовленную еду, которую он любил, расчесывали его черные густые волосы. Он смотрел на тоненькие ноги старой женщины, он помнил их еще полными и красивыми, легко несущими к нему жену, когда та бежала ему навстречу после победы над касдим24. А глаза, глаза, в которых стояли маленькие озерца слез, глаза Сарры были такими же большими и ясными, как в ту первую их встречу, и так же светились умом и нежностью. Авраам припал к ним губами, высушивая слезы, потом сам стал плакать, и не мог остановиться, пока жена не сказала ему
– Ты совсем забыл меня, мой Авраам, совсем оставил меня. Ради этой египтянки? Что она тебе? Рабыня. Сына тебе родила, вот и вся заслуга. А я… я проклята Богом, а теперь и тобой, мой супруг. Теперь и тобой. Только за то, что не смогла сделать этого, не смогла стать матерью твоего ребенка. Вот и плачу, видишь. Ведь никогда, слышишь, никогда ты не мог заставить меня плакать. Никогда не забывал обо мне. А теперь… мне все равно.
