Записки газетчика - страница 11

А поскольку районщик, в отличие от журналиста областной, тем более – республиканской, центральной прессы, вынужден был «гнать и гнать строку», так как в штате районной газеты обычно работали всего четыре-пять пишущих человек, которым надо было еженедельно заполнять по двенадцать газетных полос, то и в совхозы он отправлялся не реже одного раза в неделю, а порой и чаще. И почти всегда эти выезды заканчивались возлияниями. Я сейчас только диву могу даваться: это каким же надо было обладать здоровьем, выносливостью, чтобы на следующий день с больной головой садиться за письменный стол и строчить, строчить, строчить…

Увы, немало газетной братии при этом элементарно спивалось, судьбы их ломались, они гибли. Хорошо было тем, как ни парадоксально это звучит, кто чем-то болел, из-за чего просто не в состоянии был выпивать. А вообще не пьющих среди районных газетчиков практически не было. Причем, прослеживалась такая закономерность: чем способнее, талантливее был журналист, тем больше он был подвержен этому недугу. Случались и пьющие бездари, но таковые долго задерживаться в редакциях не могли: кто будет работать за тупого алкоголика, когда каждое перо и без того на вес золота?

Но вернемся в нашу компанию. Обычно мы старались «отписаться» в очередной номер в первой половине дня, желательно – к обеду. Бабетов, к тому времени смакетировавший очередные полосы (делал он это быстро и красиво, сверстанная по его макетам газета, надо признать, выгодно отличалась от той, что делал Кишкунов), ближе к двенадцати кричал из своей половины рекреации: «Нет, мужики, у вас совесть есть, нет?». А на столе у него уже лежал его вклад: пара мятых рублей или пригоршня мелочи. Приносил свою долю Кантарбаев, шарились по карманам мы с Мякиньким, а если денег не было, выканючивали их в долг у добрейшей бухгалтерши кореянки Веры Тимофеевны Ким. Потом кто-то из нас шел в магазин за углом и возвращался с несколькими «огнетушителями» и скудной закуской. К нам нередко присоединялись пара инженеров-казахов из «Шахстостроя», «Теплоизоляции» – эти предприятия, а также еще районное отделение КГБ вместе с нашей редакцией располагались под одной крышей трехэтажного, наполовину жилого здания на тихой улочке Матросова, и у нас начинался «обед»…

Кишкунов, нередко обнаруживая нас к концу дня уже соловыми и держащимися – чтобы не свалиться, – за углы столов, багровел и начинал орать, что разгонит всех к чертовой матери и сам будет делать газету. Как же, разгонит! Редактор не хуже нас знал, что без нас он ничего не сделает, и что назавтра мы как огурчики – правда, зеленые с похмелья, – вновь будем на своих местах, дописывать материалы, допечатывать снимки, дорисовывать газету. Но если случался перебор, то кто-то уходил и в загул на несколько дней, что создавало для газеты серьезную проблему.

Кишкунову это надоело, и когда Бабетов как-то по пьянке чуть не отлупил сначала тишайшего Мусатирова, а потом и его самого, он, наконец, уволил Алима. Бабетов из редакции ушел. Но не из моей жизни. К тому времени мы с ним успели сдружиться, а поскольку и жили в одном микрорайоне – между нашими домами была всего сотня метров, – то часто бывали друг у друга. Нашим женам это не нравилось, поскольку разве могли уважающие друг друга «матерые» журналисты, каковыми мы взаимно считали друг друга, встречаться просто так, «на сухую»?