Потому что, что бы там себе не совершал, какая бы не осталась от тебя память, а забывается все. Напрочь. Зарастает вечной зеленью, как города в джунглях. Ничего не стоят никакие картины, никакой дель Косса, никакой Шостакович, никакой Руместан: настоящая жизнь нелепа, корява, бессмысленна и условна. А условностями ее обшивает и заштопывает, как паук муху, сам человек, изобретая условности эти сообразно случаю. И только такие условности, облеченные в указы и обычаи, писаные, скрепленные и запечатанные самой настоящей, липкой и черной кровью, переживают века. Они-то и есть подлинное человеческое время. Они-то и есть собственно человечество.
Вот что такое память. А народ… ну, значит, будет до семнадцатого колена помнить то, чего ему, в общем, настоятельно запомнили: это, конечно, не очень хорошо, в принципе. Но полезно. Особенно, если убедительно: с датами, анализом и всякими находками, допустим, случайно выкопанным коренным зубом не имеет значения, кого. Был бы зуб.
Из этого последнего открытия в прошлом году никаких выводов и последствий для себя Павел Аркадьевич не произвел. Решил подождать, пока само как-нибудь не прорастет. И был прав: ему вменили план, а Ланцов сам собою нажал на гашетку: заколосилась мысль снизу, донес, сука…
Ланцов теперь, кажется, в девятом поконном уряде ведет тему по собиранию генератора структурной волновой генетики как основы сверхразума…»
Поперек рукописи стоит длинное матерное слово, написанное латиницей и с изображением человеческого органа:
«… и только тогда, согласно стратегии и плану, решено было вызвать катарсис.
Изучив возможности и все исторические прецеденты, экстренно было сообщено о выдающихся находках, которые переворачивали все представления о коренном народе губернии, а также о его настоящем языке, генофонде, геноме, антропологии и алфавите, поскольку обнаружены были древние руны в большом количестве, писаные на бересте, бараньих лопатках и пергамене.
Было объявлено о массовом вовлечении граждан в процесс обмена паспортов и открытии центров по абсорбции с обязательными курсами ускоренного погружения в действительность. В магазинах запрещено было обслуживать на иных языках, запрещалось также откликаться на допоконные имена, равно читать, материться, объясняться, слушать, прислушиваться и восхищаться.
Сожжение театра повлекло за собой введение чрезвычайного, затем – военного положения, усугубленного факельными шествиями истинных торамдассов и избиениями неторамдасских элементов, с нападениями на указанные в плане учреждения, персонал которых, равно и все полезное и ценное, заранее эвакуировали на Алтай, оставив только охрану, которую, как воплощение ига, стерли с лица земли.
Сам Павел Аркадьевич – Примарио Башкан Торамда-улгу – в это самое время был на даче под арестом, но его освободили революционные толпы восторженного народа, который внес его на своих плечах в бывшее здание обкома партии, низвергнув с пьедестала сатрапов…»…
***
Далее более-менее связное изложение чего-то незаконченного окончательно обрывается, и возобновляется только на шестисотой странице началом какой-то новой повести, которая, впрочем, тоже утрачена. Работа же недюжинного ума так называемого Михеева возрождается на странице 1034 сборником разрозненных исследовательских статей, справок, рапортов и донесений, которые время от времени прерываются нервными заметками личного характера, неизвестно к чему относящимися.
