– Элла!
Передо мной тут же нарисовалась изящная фигура в обтягивающих джинсах и светлом кашемировом свитере, эффектно подчеркивающем идеальные изгибы тела этого гения чистой красоты. Сколько стати и уверенности было во всем ее облике! Эх, объяснил бы мне кто-нибудь, КАК она это делает?! Хотела бы я так же.
– Привет, котик! Ну что, готова к паре? Я Платона даже открыть не успела, поэтому сидеть буду тихо. – Элла звонко рассмеялась. – Если что, ты мне подсказывай. Надеюсь, Агапова меня не спросит.
– И правильно сделала, что не стала тратить на это свое время. Потому что ни Платон, ни даже Сократ не отвечают на главный вопрос.
Элла удивленно подняла брови.
– Что делать, когда твою мать уволили, а вам надо выплачивать ипотеку. Эл, я… – Тут мой голос сорвался и я начала всхлипывать.
Она не дала мне продолжить и, крепко взяв за руки, начала петь, глядя мне прямо в глаза:
– «Пусть сейчас я плачу, пусть мне очень плохо. Улетело счастье в день осенний…»
У Эллы была одна характерная черта. Она могла отвечать строками из песен. Ее потрясающее сопрано это позволяло. Правда, репертуар ее музыкальной библиотеки состоял, к сожалению, практически полностью из шансона, который я могла переносить лишь в ее исполнении. Что тут скажешь, девочка с севера…
В этот момент прозвенел звонок, и мы направились в лекторий. По дороге я утерла рукавом свитера нос и, уже садясь за парты, мельком бросила подруге:
– Мне очень надо с тобой поговорить.
– Да я уже поняла. После пар все решим.
Nosce te ipsum[4].
Агапова Вера Евгеньевна была необычным педагогом. Наверное, поэтому на ее парах всегда было полно народу. К ней ходили даже с других факультетов вольными слушателями. И дело было совсем не в том, что она занимала должность завкафедрой зарубежной литературы, а в том, как глубоко она знала предмет и как умела донести свежие смысловые сквозняки в распахнутые форточки студенческих умов.
В этот раз мы разбирали творчество античных авторов: диалоги Платона и влияние Сократа на их появление. Однако все мое нутро восставало против этого смыслового сквозняка, поскольку его воздух мне казался не то что несвежим, а скорее затхлым пережитком античного прошлого. Все-таки есть вещи, которые себя изжили. Поэтому я монотонным шепотом вещала Элле печальную повесть о банкротстве нашей семьи, слушая лекцию вполуха.
Из фонового режима меня выдернул переход лектора из утвердительного тона в вопросительный. Внимание преподавателя скользило по аудитории, словно луч Александрийского маяка, в попытке выцепить корабль из тьмы, накрывшей Средиземное море. Вдруг луч замер. Маяк остановил свой свет на мелькающем на периферии судне. Судном на периферии аудитории была я.
– Марта, ответишь?
Ох, еще бы знать, что Вера Евгеньевна спрашивала. К счастью, боги оказались благосклонны ко мне, и завкафедрой как бы невзначай повторила свой вопрос:
– Авторство какой надписи на Дельфийском оракуле приписывают Сократу, наставнику Платона?
На долю секунды я замерла, а потом будто в забытьи выдала:
– «С красным дипломом закончил филфак? Добро пожаловать на работу в макдак!»
Я не понимала, как я могла выдать такое. Видимо, злость и отчаяние полностью вытеснили ту идеальную студентку, которую в моем лице знал весь филфак.
– Простите, Вера Евгеньевна, я не знаю, что писал Сократ. А что еще хуже – я сомневаюсь, что это может как-то помочь в современной жизни, – прибавила я уже извиняющимся тоном.
