Помню один вечер.
Я ждала к себе «гостя». Комнату привела в праздничный вид: чисто прибрала, принесла цветов, накрыла белой-белой скатертью стол, зажгла побольше огня и ждала. Каждая вещь в комнате говорила мне о нем, каждая мелочь пела сладкие мелодии, каждая пылинка была полна ожиданием его прихода.
И он пришел.
Комната сделалась еще чище и блестящее [так!], скатерть белела еще ослепительнее, лампы горели еще ярче, цветы благоухали, как в райском саду; все стулья и картины отвечали, ликуя, музыке его слов. Я была на небе…
Но вот он собрался уходить. Лампа как-то тускло замигала, стулья понуро сбились в одну кучу, на скатерти сразу вырисовалось большое пятно от пролитого им чая, цветы поблекли…
Когда он ушел, все померкло и исчезло. Я осталась одна в целом доме, в целом мире… В ушах больно раздавались последние слова его, а на лбу присутствовало ощущение чего-то постороннего, священного, как в детские годы после помазания миром… Не верилось, что я пережила сейчас что-то великое, большое; все казалось сном, прекрасным видением.
Так и теперь. Населявшие комнату маленькие невидимые духи Шекспира куда-то исчезли, и я осталась одна в пустой холодной комнате со своими будничными мыслями, будничными делами…
Скучно без Шекспира!
28/II. Итак, значит, нет никакой ошибки: Маша [Островская] только что была у Брауна и тот сказал ей, что она действительно допущена к пробной лекции в факультете175. Вот молодчина! Только срок уж больно короткий: обе лекции – и ее, и факультетская – назначены на 17 марта, это довольно неожиданный сюрприз и непредвиденный вовсе! Мы думали с ней, что время чтения лекций будет зависеть от нее и что она успеет к ним подготовиться, а тут – фунт этакий… Впрочем, она не унывает, говорит, что справится.
Я так мало пишу здесь об ней и об ее делах, что можно подумать, что меня они мало затрагивают. Как раз наоборот, но это такой большой вопрос, что мне не хватает сил за него взяться. В высшей степени любопытны все перипетии, которые ей пришлось перенести со всех сторон, прежде чем дожить до сегодняшнего дня. Но это все факты, факты, только в пересказе фактов заключается здесь весь интерес, а у меня такая слабая голова и память… Но когда-нибудь я все же сделаю это, с помощью самой Маши, конечно.
3/III. Три или четыре периода в творческой деятельности Шекспира. Характеризуют их приблизительно так: 1) подготовительный период с преобладающим влиянием эвфуизма; беззаботное веселое пользованье жизнью и добродушное жуированье; 2) период «фальстафовский» (Венгеров, в биографическом очерке Шекспира в издании Брокгауза и Эфрона); 3) период «гамлетовский»: душевный мрак и создание величайших произведений; 4) примирение с жизнью176.
Объясняют их всячески.
На мой взгляд:
1. Приехал молодой, безвестный, полный сил и надежд юноша из глухого, далекого Стрэтфорда в шумный Лондон, центр блеска, земного величия, власти. Никому не известен, никому не нужен; предоставлен самому себе, своей ловкости, уму, умению бороться за право жизни.
Как и где пускал он в ход все эти качества свои, нам в точности неизвестно, да это и не так важно: был ли в типографии и там знакомился с произведениями духа и литературы того времени; держал ли лошадей приезжавших на театральное представление джентльменов, помогал ли суфлеру и режиссеру в их обязанностях, подвизался ли сам в качестве статиста на театральных подмостках, – не все ли в конце концов равно? Факт тот, что через три-четыре года Шекспир выбился на дорогу, нашел себе дело и приобщился к жизни столицы в качестве человека не хуже других.
