Записки остраннённого - страница 5

Итак, мы начисляем Онегину пятое «штрафное очко». Всего одно – исключительно по нашему великодушию. Ибо… Судите сами.

«А что ж Онегин?» Вы не поверите, читатель, честное слово! Помните? «Бывало, он еще в постеле… проснулся заполдень и снова…» И вот эта ярко выраженная «сова» встает в шесть (!) утра и отправляется налегке (то есть, millepardons, в одних панталонах) к реке, чтобы дважды ее переплыть. Брр! Онегин?! Он что же, учился плаванию? Где, когда, у кого? Дальше – больше. После подобного едва ли не моржевания (ибо в Псковской губернии в шесть утра теплая вода в реке не водится даже летом) он – вместо напрашивающегося в такой ситуации плотного завтрака – всего лишь выпивает свой кофе, листая журнал (видимо, в халате), и лишь после этого одевался. Похоже, после такого нас ничем уже не удивишь. Но Пушкин все же попытается. Что там у Евгения дальше в распорядке дня? Романтическая прогулка… Чтение… Так, мало ему лесной тени и журчания струй – он еще и читает! Ежедневно. Экий затейник… Более того, как мы скоро увидим, читает со вниманием, отчеркивая ногтем на полях занявшие его места и делая карандашные заметки. Ладно, удивил. Что еще? Немного младой и свежей любви крепостной девушки; еще одна прогулка – на этот раз верхом; изысканный обед… Все это – в одиночестве! Неудивительно, что такую жизнь – на фоне прошлого – Пушкин называет святой. Описывая ее легко и живо, без всякого насилия над собой. Ведь описание это– чистая правда. Ну и что же, что правда эта – не про Онегина, зато как приятно ее читать! Зачтено. («Штрафное очко», впрочем, отменять не станем: зануд-то никто не отменял.)

После такой приятно расслабляющей честности Александр Сергеевич невольно слегка расшалился – и подарил нам один из своих волшебных полушутливых шедевров – ХL строфу четвертой главы. Смешение стиха, нарочито простонародного («Уж… Уж…») – с поэзией столь идеальной, что аж дух захватывает; полной магических аллитераций: «Лесов таинственная сень с печальным шумом…» И – Аполлон откладывает свою кифару: Поэт – вновь ничтожное дитя мира; опять эти корявые крестьянские «…ноябрь уж у…» Ай да Пушкин! Знай наших! Вот как раз за такое ему и прощается всё!

Забудемся – и да будет жалок тот, кто всё предвидит.

Так что и Онегину разрешено еще немного побыть Пушкиным. В конце концов, разве не он – одно из воплощений поэта-творца? Ну да, не самых лучших его качеств, но все же воплощение. Вот пусть и поживут вдвоем в одном теле. Говорят, все творцы немного шизоиды.

Однако у них проблема. Они, изволите ли видеть, больше не могут переплывать речку. Зима. Замерзла речка. Бедняги… Приходится с утра – видимо, из-за тоскующей своей лени – садиться в ванну со льдом. Онегину. В ванну. Со льдом… Вот уж воистину лень так лень – это вам не напряженное чтение записочек в петербургской постеле в полдень.

Потом – шизоидный бильярд с собой (бильярду-то кто и когда Онегина учил?..) и – приезжает Ленский. (Похоже, реальный Александр Сергеевич у себя в Михайловском извлекал Ленского прямиком из собственного отрочества. Не обедать же одному!)

***

Итак, автор дал героине несколько месяцев паузы, чтобы любовь ее в одиночестве окрепла. А герою – несколько месяцев святой жизни. Последнее – точно напрасно. Ибо предстоит сыграть ему роль отнюдь не святого, а, напротив, мелочного, злобного и неумного светского хлыща. И тут уже будет не до наших «штрафных очков» – сам автор попросту удалит его из игры – волевым решением. Да, снова отступив от своего же правила – не вмешиваться. Иначе действие романа встало бы. Так что на именинах у Татьяны придется автору вытащить на свет