Хоть автор и любит сердечно своего героя, но позволить ему долго оставаться, так сказать, хорошим – не страдать и не заставлять страдать других – не может. Ведь Пушкин все же не Бог, но лишь демиург. Да, гений, и – да – творец. Но творения его априори отягощены злом. Как и сам их творец – когда он человек: «И средь детей ничтожных мира, // Быть может, всех ничтожней он».
***
Вот мы и добрались почти до самого что ни на есть несчастливого… Конца? По сути, увы, да. Всё, что ждет двух героев после смерти третьего, это, как говорится, уже совсем другая история.
***
Разбирать психологию происшедшего на балу и после него нам не придется: за нас это сделал сам Пушкин – честно, точно и без всякой романтики. «…но Евгений // Наедине с своей душой [читай – с А.С. Пушкиным. Я.Н.] // Был недоволен сам собой. // И поделом: в разборе строгом // На тайный суд себя призвав…»
Что ж, вот они и встретились – все трое: и оба Онегиных, и их творец (именуемый здесь для краткости «душа»). В такой-то троице ошибок быть не может, все характеристики абсолютно точны. Ленский дурачится: он пылкий мальчик, ему простительно. Онегин же должен быть не мячиком предубеждений – то есть, тем первым, примитивным, но – мужем с честью и умом. Вторым. С богом в душе. Всё названо своими именами. Честь и ум. Что еще нужно?
Увы, у того, «старого» Онегина ни того, ни другого, по сути, нет. Мы по-прежнему не знаем, откуда они взялись у Онегина обновленного. Но – взялись – и он обязан был ими воспользоваться. Он и сделал бы это – будь с ним в тот решающий момент его творец. Увы, творец как раз тогда стоял в стороне и наблюдал. Отстраненно. Богу было интересно. Вмешайся он напрямую – и роман пришлось бы попросту закончить. Так жалко же! Столько интересного еще можно посмотреть. И герои такие классные, и расставил он их так красиво…
Да и чисто личный интерес тут налицо: без принесения в жертву агнца не состоится ритуальное прощание Пушкина с собственным юношескимпсевдоромантизмом – его малый катарсис. Стоило ли так тщательно выращивать этого восторженного мальчика, чтобы позволить ему стать рогатым, скучать, толстеть и хиреть? Нет уж, позвольте, умерла так умерла!
О юность легкая моя!..
Благодарю тебя. Тобою
Среди тревог и в тишине
Я насладился… и вполне,
Довольно! С ясною душою
Пускаюсь ныне в новый путь…
Вперед, читатель! Без гибели романтического героя нет трагедии, а без трагедии и роман не роман.
***
«Где этот пасмурный чудак, // Убийца юного поэта?..» Положим, где настоящий убийца поэта, Пушкин мог бы и не спрашивать. Считая с ним, героев снова трое, так что правило треугольника соблюдено. Посмотрим, куда ревность (или, как он говорит сам, «ревнивая робость») главного из этих троих позволит зайти остальным двоим – его невольным воплощениям. А куда – не позволит. Как бы сердечно он их ни любил. “В сердце отозвалось нечто похожее на угрызения совести и снова смолкло» («Пиковая дама»).
***
В нашей пьесе – антракт. На много месяцев.
Героине эта, мягко говоря, пауза позволит какое-то время побыть вдумчивым психологом. Поздновато она взялась за анализ. Но, как говорится, лучше поздно.
«Везде Онегина душа [напоминаю имя этой «души». Я.Н.] себя невольно выражает…» Да, Александр Сергеевич, все так: именно везде и именно невольно. Вы, как всегда, точны.
«Что ж он? Ужели подражанье? // Ничтожный призрак … // Уж не пародия ли он? … // Ужели
