Отец ушёл, а мы с мамой остались готовить ужин.
«Что мне-то делать?» – хмуро спросил я. Мама как раз встала на колени перед столом-тумбой, створки распахнула, голову – внутрь и бормочет что-то оттуда – есть у неё такая привычка: под нос себе бормотать.
«Что? – она высунулась из-за дверцы, улыбнулась мне. – Как ты хоть жил-то здесь один? – И вдруг тут же нырнула обратно. – Фьють! А спагетти-то и нет! Съел, что ли? Ты что, всё на макароны нажимал?.. Надо было хоть гречку варить… Придётся сейчас гречку… Она такая сорная… Вот, как надо быстро, так и нету… Надо новую гречку купить… Неужели ты один все макароны… все спагетти съел?» – она опять вывернула из-за створки ко мне, посмотрела строго.
«Один, а кто же ещё… – буркнул я. – Да немного их было…»
Все вечера этой недели я просидел безвылазно дома один – с понедельника это и началось. И ведь не было ни облачка – окно моей комнаты выходит на закат. Когда солнце стоит в небе перед своим паденьем, по-летнему щедрое, кажется, что все печали этой жизни уже завершены, впереди только покой и свет, такой же ясный, как этот…
И вдруг я полез копаться в книжках – уже сам по себе нехороший симптом.
А то, что понадобилось мне, даже не вполне можно было назвать книжкой. Ничем не скреплённая стопка листов с односторонней и довольно-таки слепой печатью – первая часть бестселлера Карнеги (всего-то их, кажется, три), пропущенная через множительный аппарат. Одна материна подруга работала на множительном и копию эту ещё в незапамятные времена принесла. Тогда мы и не задумывались – первая это часть или так, вообще. Это сейчас Карнеги этот выложен на всех углах, а тогда всё было в дефиците, помню, классе в восьмом, отстоял очередь и взял уже не Фенимора Купера, не Александра Беляева, а какие-то рассказы писателей из ГДР и все равно был очень доволен. А подруга та матери, кстати, очень рисковала; шумное было дело, даже с газетной статьёй, когда накрыли группу у них в множительном, – копировали Булгакова и т. д. Кое-кто даже срок схлопотал, кто химии, кто условно, – а её, мамину приятельницу, как-то упустили; может, Карнеги этот, несчастный, у неё был единственным прегрешением, в отличие от других.
Валялся он, валялся этот Карнеги у нас, пачка эта, то тут, то там, вечно под руку попадал, несколько лет, а потом взял да и пропал куда-то. Нет его. Нет и нет – тоже сколько-то лет. И, как говорится, бог с ним. И вот теперь на меня нашло – в этот самый вечер, в час небывало погожего и безмятежного заката, – дознаться, выяснить, где этот самый Карнеги всё-таки лежит. Куда он там провалился, где закопан. Вот и всё вроде бы, и только-то. А не то что бы – ещё и почитать его, – упаси господь. Хотя – если найду – чем чёрт не шутит. Только ещё сперва надо найти.
Поиски начал я со своего шкафа – так называемого моего книжного шкафа; потому что он в моей комнате стоит, и я его, в основном, заполняю (часто, к неудовольствию родителей). А есть ещё и другой шкаф, в большой комнате, который укомплектовали они, главным образом, когда я был ещё маленьким.
Мой шкаф мне, как пять пальцев, знаком, но я решил этой его изученности не доверяться. Книги там поставлены в два ряда. Мало того – накладены поверх, просветы между полками забиты, местами – стопка томов подпирает следующую полку. Вот эти наслоения я и вскрыл. Хотел провести ревизию на скорую руку, без особых трудозатрат и больших извлечений: вынимал несколько книг и заглядывал внутрь. Горячился и вытаскивал книги не по одной, а пачками, для скорости; они, естественно, не помещались в руках, да и надо же было как-то раздвигать получающееся окно, и я зажимал книжки меж колен, опускал на пол – хотя это уже и сбивало темп; временами из моего захвата вырывались несколько томов, валились на криво возведённые внизу вавилонские сооружения, всё это рассыпалось по полу… Довольно нервное занятие, доложу я вам.
