Бродяга расправил плечи, напыжился.
– Я, не щадя себя, сутками работал на благо области! Они еще вспомнят обо мне!.. – Он допил свой чай и продолжал: – Сюда я приехал к одной питерской дамочке. Я с ней познакомился заочно, по переписке. Я не умею писать любовные письма, поэтому уговорил писать их за меня одного скрипача, он полгода отбывал в нашей колонии свой срок – сбил пьяного мужика на своей машине. Я отправлял эти чертовы письма, не читая. Цыпа питерская из-за этих самых писем и выставила меня через неделю за порог, говорит: «Из писем, что вы мне писали, у меня сложился образ тонкого интеллигентного человек, невинно пострадавшего. А вы оказались грубым, недалеким человеком. У нас нет ничего общего. Вот вам триста долларов на обратную дорогу – уезжайте». И чего этот скрипач такого «тонкого» наворотил в письмах, не пойму. Подложил мне свинью, сучий сын! – Лицо его исказила неприятная гримаса, он сжал ладонь в кулак и помахал им. – Чтоб я уехал из Питера – черта с два, дура! У меня два высших образования, все документы при мне. Деньги я зашил во внутренний карман, пусть лежат, тратить их не буду. Мир не без добрых людей, с голоду не умру. Я еще поднимусь здесь, весь Питер услышит обо мне. Кое-кто в ногах у меня будет валяться!
Филипп подозвал хозяйку, оплатил счет и поднялся из-за стола.
– Куда вы?! – вскинулся бродяга.
– Извините, мы спешим, – сказал Филипп и направился к выходу.
– Удивительно, даже страдание, выпавшее на его долю, ничему не научило бедолагу, – сказал Филипп, когда мы вышли из кафе и не спеша продолжили свой путь по Невскому. – Низкий человек, на какой бы ступеньке общественной лестницы он ни стоял, будь он губернатором, будь он бродягой, все равно останется низким.
– Да, – согласился я. – Будда в своей последней проповеди говорил: «Сердце делает человека и Буддой, и скотом. Заблудившись, человек становится демоном, а просветлев – Буддой».
– Господи, знал бы ты, какую боль в сердце ощутил я однажды, когда, проходя мимо его автомагазина, увидел выброшенное во двор наше уникальное оборудование под ливнем! Ночью я не мог уснуть, ходил из угла в угол, курил беспрестанно. «Хочешь пополнить ряды непризнанных русских гениев, рано умерших от чиновничьего произвола? – сказала Наталья и предложила: – Я уезжаю в фольклорную экспедицию в Мезень, поехали со мной. Издалека ты посмотришь на все по-другому». Я подумал-подумал да и принял предложение жены.
В Мезени мы жили у доброй старой женщины. Днем она делала удивительные игрушки из дерева (их оптом скупал у нее молодой парень, прилетавший из Архангельска), а вечером, если такое понятие применимо к полярному дню, пела старинные поморские песни. Наталья записывала их на магнитную ленту.
Филипп остановился, придержав меня за руку, мечтательно произнес:
– Ах, дружище, слышал бы ты эти песни!.. Я, слушая их, закрывал глаза и представлял, как поморы через Мезенскую губу уходят в Белое море за рыбой, как бьются их вольнолюбивые сердца потомков древних новгородцев, когда оказываются они среди бескрайней вольной стихии. Каким пустым и суетным в сравнении с древней мудростью этих песен казалось мне все мое прежнее существование. «Глупый, – говорил я себе, – все, что должно возникнуть, возникнет, все, что должно быть открыто, будет открыто, так же как чему суждено погибнуть – погибнет». Я где-то читал о волшебстве Севера, но когда сам оказался там, понял, что жалкие слова не могут передать его колдовской силы. Зачарованный Север… там совершенно другой мир, совершенно другие люди. Я вспомнил тебя, подумал, что Будда, которого ты безмерно почитаешь, обитает именно на Севере.
