Записки уставшей феминистки - страница 13

Женщины этого города, каждый раз когда вы осуждаете другую женщину, вы судите самих себя. Когда вы смеётесь над похабными и унижающими шутками о мамах, женщинах со светлыми волосами, о студентках и школьницах, вы предаете себя. Когда вы проходите мимо упавшей, вы втаптываете в грязь себя. Если вы будете продолжать предавать себя, вас у себя не останется. Совсем.

Когда она договаривает, лица людей начинают осыпаться, декорация рушится. Они оказываются в темнице. Взрослая оборачивается к себе тринадцатилетней. У девочки на глазах слезы. Она шепчет: «Спасибо». Они обнимаются и становятся одним целым, той женщиной, что вошла в дверь.

Открывающая ласково смотрит на неё. Ставшие живыми глаза встречаются и глубоко посаженными глазами старухи. Она кивает. Всё случилось, как должно. И отправляется к следующей двери.

Женщина вспоминает, как в детском саду она очень не любила спать днём. Спальня была местом, приносящим боль, ведь во сне мы очень уязвимы. Но часть этой боли была вполне материальная и внешней природы. Мальчик, чья кровать стояла рядом, бил её в живот. Это не был единичный случай. Он делал это регулярно и с садистским выражением лица. И приговаривал, молчи. И она молчала. Потому что она не могла рассказать никому, что ей причиняли боль. Она должна была оставить её себе. Ведь никому не было дела до её боли.

Открывающая дверь уже близко. Кто там, за дверью? Пальцы коснулись шершавых досок. Ты готова? Едва заметный кивок. Пронзительный скрип ударил в живот. Как тогда. Очень больно.

За дверью сидит малышка лет трёх. Она раздета, в одних трусиках. Лицо окаменевшее. Вошедшей страшно смотреть на такое. А самое страшное у той в руках. Это её внутренности. Боль настолько сильна, что вытолкнула их наружу. Всё, что малышка может, это держать их в руках все эти годы.

Вошедшая садится напротив и пытается поймать взгляд девочки. Нет, бесполезно. Остекленевшие глаза не могут видеть никого вокруг. Только свою боль. Тогда она берёт её на руки. Та катастрофически тяжёла. Кажется, вся скорбь мира пропитала маленькое тельце. Вошедшая прижимает маленькое холодное тельце к себе и начинает укачивать её. Ты не одна, малышка. Мне очень даже есть дело до твоей боли. Я очень люблю тебя. Я хочу, чтобы ты была живой.

Малышка слегка шевелится. Она прижимается к взрослой, надёжной себе самой, выжившей. Ей впервые за все эти годы тепло. И ещё тяжело. Ей тяжело держать свои внутренности в руках. Взрослая подхватывает её руки снизу, облегчая её груз. Наконец-то! Лицо малышки наконец-то оживает. Оно искривляется в страдающей гримаске и она начинает вхлипывать. Но слёз нет. Взрослая сидит, укутав её и укачивая, напевая о том, как она любит её. Часы, дни или годы прошли? Неизвестно. Но здесь время не имеет значения. Только любовь.

Вдруг пронзительный крик пронзает пространство. Это кричит малышка. Она наконец-то смогла закричать о своей боли и заплакать. Через крик и плач её боль покидает страдающее тельце. Взрослая чувствует, как что-то леденящее и липкое, но невидимое, проливается на её колени. Всё нормально. Она взрослая. Она может это выдержать. Тем более здесь, в безвременьи.

Внутренности девочки втягиваются на освобожденное от боли пространство и та затихает. Она засыпает впервые за эти годы спокойным исцеляющим сном. Теперь взрослая может покинуть это место. С девочкой на руках, она шагает к двери, где её с улыбкой ждёт Открывающая. А переступает порог одна уже одна. Целая.