– Да продавали. Бери, я прочитал.
– «Россия и Европа» – только слыхом о ней… Но ведь не отдам!
– Бери, пока добрый… Так что там собор ваш русский, собранье?
– Не собранье – правление сидело-заседало… Актив, если по-старому. О тактике нынешней речь – споры, тары-бары наши. Организацию, говорю, четкую вернуть – как тогда, в октябре. Группы-пятерки каждому правленцу, и весь ответ с него. А то в расслабуху впали, как… – Его загорелое, с белесоватыми бровями и усами небольшими лицо дернуло то ли брезгливостью, то ль неудовольствием: – Интеллигенция… И вроде с умом, и слова все правильные, а как до дела… Не, брат, тяжкое это дело – русского человека подымать. Семь потов пролил, поднял вроде камень-лежень этот; а не успел дух перевесть, лоб перекрестить – он хлоп!.. Оглянешься – он опять лежит. Опять верит лабуде всякой, какую ему вталкивают. Ни вода под него, ничего не течет – может, кровь большая только… вроде б ты это написал где-то, так?
– Так…
– Лежни, сдох бы Сизиф. А дело надо, реальное. Где обещанное, спрашиваю: литература, листовки те же? Для отряда охранного камуфляж они второй год ищут… разбежался уже отряд. А мне сюда из села ездить, чтоб поболтать только… Нет уж, я вам не танцор – агроном, день и так ненормированный, семью не вижу. И уборочная на носу. Об идеологии речь? Ну, какой вопрос: с Вековищевым так ли сяк, а договорились, восстанавливать будем в Непалимовке церковь… я ж тебе показывал, дробилка там, цех наш комбикормовый. Отрядец мой, непалимовских одиннадцать ребяток, в работе давно, на разборке старья в форштате тренируется, кирпич ломают, вывозят – старый нужен кирпич, настоящий… вот вам идеология, не бумажная! Подмогните, подбросьте городских! Крыша, приделы – все в целости, барабан тоже, купол… Что мы, купол не сварим? Железяки, дробилки эти вытряхнем, есть куда, – и делай. Колокольню, правда, с нуля придется – где архитектор, спрашиваю, обещанный?..
– Что, Вековищева уломал?! – Иван вспомнил лицо его, мало сказать – неприятное деланным своим дружелюбьем, едва ль не панибратством к нему, корреспонденту областной, и жестко-пренебрежительное тут же, когда с подвластными говорил. Что-то вроде форса это у них, у таких вот менеджеров местной выделки, не скрывают даже ничуть и не стесняются, за новый деловой стиль выдают. А всего-то – колхоза бывшего председатель, ныне общества, с ограниченной ответственностью вдобавок… в насмешку, что ли, названо так? Впрочем, вольно им форсить, при нашей-то безответности. – И с большой драчкой?
– Да куда он денется, хапало. Народцу, опять же, подыграть хочет, моде… Нахапался под завязку, а держится плохо, если голоснуть сейчас – слетит, запросто. К тому идет уже.
– А ты не за модой?
– Нет. За нуждой, – сказал Поселянин, глянул невесело, но и жестковато. – Ну, не тебе, нехристю, спрашивать.
– Крещеный я. Бабкой, попа-то не было.
– Плохо крестили, выходит… А этого, архитектора, нашли наконец: Гашников – дельный, говорят. Сейчас заеду за ним, с ночевой заберу. А завтра назад. Может, и ты с нами?
– Рад бы. Но, сам видишь… Да и дело тут завязалось одно.
– Борзеет?
– Да как сказать… – В самом деле, как тут скажешь, даже и другу? Не оставишь, даже на ночку, жалко ее все-таки. И лишняя размолвка ни к чему – хоть в какую-нибудь, но обиду обязательно примет, поставит. – Вроде как обычно. Ну, состоянье это еще, боли какие-то головные…
