И этот жертву из себя строит, баранью… Заигрываются, будто детки, переигрывают как неважнецкие актеры, остановиться не могут. Играть легче, чем всерьез жить, а плохие актеры упрямы, лгут и опошляют все до конца – сами не зная, где мера этому, конец.
Мизгирь молчал, будто ничего не случилось, и его сомненье было взяло: уж не Левина ли эта затея, нос по конъюнктуре умеет держать, да и отстаивать взялся как свое; а Владимиру-то Георгиевичу с его известным гуманизмом подбрехнуть ничего не стоит, казуса ради… В любом случае, не без пользы это – показать, что не для прокорма только газета, а для дела. А заодно – кто в ней решает, отвечая за все.
Но нет, осторожен весьма Левин, умен и со своим вряд ли бы вылез, ему одному она, собственно, и ни к чему, инициатива рисковая эта… значит, все-таки Мизгирь? С его подачи, нажима и подстраховки одновременно? Но не для того ж куратор сообщил обо всем хозяину, чтобы в неуспехе попытки своей признаться, – вот уж этого-то одного он бы никогда делать не стал, не из тех. И неизвестно, как подал это. Одно понятно: за содействием пошел – и не получил его, скорее наоборот…
Влиять хочет, это с самого начала, с организационной горячки заметно было, – и влиять не по мелочам, как сейчас; потому и мненье через ответсекретаря, протеже своего, организовал, полосу приуготовили, все облегчили главреду, только подписать осталось… чем не версия? Подмахни он хотя бы разок, пойди на поводу – и это уже станет фактом его, куратора, едва ль не равного в газете авторитета, а дальше – больше…
Нет, полуверсия. Мелкотравчата для Мизгиря, для их отношений вообще. Куда как более важными для себя делами какими-то занят, никого в них не посвящая, газета ему – постольку-поскольку, нечто прикладное к его азарту жизни: крикнуть во всеуслышанье, шарахнуть, в смущенье ума и сердца привести оравнодушевших, сердцем облохматевших, кого презирает откровенно… Ну да, нетерпелив, тираж не терпится раскатать, читателя захомутать, тугодума и недотепу, к знанью повести, к делу осмысленному – даже и поехать, проехаться на нем… Знал, что заведи о том речь на редколлегии – главред упрется, скорее всего, и непременно переломит на свое; потому и попытался единогласьем заочным взять. Одно, может, понимать не хочет: в расчете на тираж не выхолостить бы дела. Старей старого, но всякий раз будто только вылупившаяся из яйца промеж целью и средствами, родовая увечность любого дела людского, кроме землепашества, может, – что сверх обычного в том, диковинного такого? А частности всякие, шероховатости отношений пусть лучше в благой неизвестности остаются, в спасительной подчас тени ее – да, так-то лучше…
А вот на компьютер, ответсекретарю в ученицы, новенькую надо посадить, из Армении беженку-журналистку Ольгу, сразу, как с жильем устроится и выйдет на работу: пусть на пальцах грамоту осваивает, верстку особенно, – чтоб не без запаса, с подстраховкой… Компьютеров в городе мало пока, только вводятся-ввозятся, еще меньше работающих на них журналюг, так и не нашел подходящих Базанов, – а не миновать второй уже просить и своих обучать, хватит на машинках тарабанить, двойную делать работу. На подходе еще рекрутов двое, но в деле вроде не новички, штат будет закрыт, считай, с ним уже и на подписку можно идти. В народ, решивший будто бы переспать дурное время, и в том издревле какой-то ментальный, едва ль не тотемный смысл был – когда бы дали проснутся. Так ведь не дадут.
