– Одну? Вот тогда самая свара и начнется… – Это в Карманове здравый смысл проснулся – впрочем, ненадолго. – Переезжайте к нам, Алевтиночка! Мы и кубизм примем и выдюжим, и даже супрематизм! Вас мы лелеять и кохать будем…
– И звать коханой, – входя, прибавил и Слободинский. – Хотите быть коханой?..
Вовсе уж треп немилосердный пошел, и Базанов, захватив со стола молчавшего и только бледно улыбающегося Левина готовые материалы, вернулся в кабинетик свой. К декабрю решили на еженедельник перейти, знали газету и ждали уже, и надо поторапливаться было.
Скоро каблучки послышались – неторопливые, уверенные – и вошла Аля, без стука, чуть улыбаясь:
– Ну и команда же у вас!.. Я за неделю среди художников столько не смеюсь, как здесь, за полчасика каких-то. Иван Егорович, а я ведь пригласить вас пришла – всех, а сразу не сказала… И знаете, на кого? – Она села на кресло гостевое, кинула обессиленные будто руки на подлокотники, головку набок склонила. – Ох, сколько хлопот с этим было, дерганья…
– Знаю. На этого… на Шемякина. Вон информашка лежит, даем. А в другом номере – статью бы вашу, согласны?
– На все согласна, – утомленно усмехнулась она, следя за ним из-под полуприкрытых, тронутых природными, не подрисованными тенями век. – Открытие тринадцатого; но вы такой занятый, что даже подходить к вам…
– Что самому даже противно, Аля. Засухарел. Двойные роды: газеты и… – И замялся малость – говорить? Да почему нет, раз уж начал. И не помешает ей знать о том. – Жена собралась рожать, так что можете представить…
– О, нет! – Она передернула плечами, почти судорожно, подобралась в кресле. И спохватилась, видимо, извинительно и даже смущенно улыбнулась: – Не хочу представлять – пока, во всяком случае. Это ужасно… я не знаю, но это такое в жизни женщины… Вам, мужчинам, и не понять, и… Сочувствия не дождешься даже.
– Из сочувствия именно, – вздохнул он, – и не смогу я на открытии быть, не обессудьте. Как-нибудь загляну потом, выберу время. Да и Шемякин этот… такая уж знаменитость?
– Еще бы! Запад завоевать!..
– Сомневаюсь в завоеваньях этих. Свое бы лучше отстоял… ну, это я так, к разговору нашему, – и кивнул в сторону общей комнаты, – тому. Занудствую. Видел где-то в журнале: графическое нечто, геометрическое, мелкое такое – он?
– Вот уж не знаю, – рассмеялась она, откинулась опять в кресле – набок слегка, каким-то изломом, извивом темным на мерцающей серебряно-бежевой обивке его. Вот где живопись – этот темный, черный почти зигзаг, смуглость бледная лица, бездонные, крылом волос притененные глаза… – Наверное. И вы всех художников так… интерпретируете?
– Да мне, честно говоря, как-то не до них теперь. Они где-то там витают, в космосе идей, миры творят свои; а я в земле увяз, – и с досадой двинул кипой бумаг редакционных, – в перегное этом… не вполне перегнившем. Мы, на самом деле, скучные люди, Аля. Рабочие информационной свалки, золотари. А информация подчас дурно пахнет, непроверенная особенно. Да и сама, извиняюсь, вонь человеческая… Вот и юморим – в отдушину.
– Нет, вы меня не разочаруете, – серьезно сказала она, села прямо, строго; но тут же и встала. – Есть же газета, результат – фу, какое казенное, тоскливое слово это… А что жена… уже скоро?
– Скоро, – улыбнулся он, и вышло, наверное, не очень весело. – На днях.
– Бедная.
– Ничего, разбогатеем скоро – не сглазить бы. – Явно прицелилась было эта уж никак не без опыта девица… осечка вышла. И совсем уж ни к чему давать ходу всякому такому, незачем; а потому добавил: – Жду очень, первый же. Парнишку бы.
