Контуженный придерживался мнения, что ему нужно было кокнуть этого проклятого Лемке еще до показа этой проклятой фотографии, а не обращать внимания на то, что этот проклятый Лемке был как две капли воды похож на односельчанина моша Синиона (деда Семёна). Любопытство, видите ли, взяло верх: как это немец из Дрездена может быть похож на молдаванина из Малаешт?
Такое было, видите ли, сильное любопытство, что он забыл об Уставе, о своем двоюродном брате Косте, о Хатыни и Бухенвальде и о проклятом Гитлере с его 198 гаубичным полком.
Но особенно печально, что забыл он и о капитане Лапшине из Особого отдела, который все видит насквозь даже на десятки километров, о широких просторах Колымы и о товарище Сталине, который мог бы заинтересоваться, не вели ли у родника представители воюющих сторон Контуженый и Лемке переговоров о послевоенном устройстве Европы без его, товарища Сталина, участия, а также без участия господ Рузвельта и Черчилля.
Короче – обернулся, шандарахнул и – аминь! И никто об этом не знал…
Последняя их встреча не закончилась обычной командой «Смирно!», а разошлись они, измученные, усталые, но не обозленные.
8
Контуженый лежал в постели уже больше недели. Он похудел, у него была температура.
К нему приходили родственники, приносили сметаны и печенья, разговаривали о том, о сём, а когда видели, что он устал и прикрывает глаза тонкими, полупрозрачными веками, замолкали, но не уходили, чтобы он не оставался один на один со своими грезами, мыслями, переживаниями и фантазиями.
Когда ему становилось совсем плохо, у него прерывалось дыхание, он вытягивался, хрипел, что-то бормотал, кого-то отталкивал от себя, и в этом нечленораздельном потоке речи можно было разобрать:
«Заберите… дети… душат… воздуху… байстрюки… слезайте…».
Относились ли эти слова ко мне и моим друзьям Лене, Мише, Володе и Савве или к виденным им когда-то на фотографии Гансу, Фрицу, Иоганну, Анне и Мари – трудно сказать.
Потом он приходил в себя, лицо его светлело, он вполне связно и осознанно отвечал на вопросы и, казалось, оставалось совсем немного и он выздоровеет окончательно.
В один из таких дней он поманил к себе Лиду и сказал:
– Лида, дай поминальник.
Когда она сняла из-за иконы маленькую зеленую книжечку, в которую на протяжении десятилетий заносились имена в двух разделах: «О здравии» и «Об упокоении», он долго рассматривал и изучал имена в разделе «Об упокоении». Имена были мужские и женские. Их было много. Они шли по двум отцовским и по двум материнским линиям – его и Лиды – и были там и другие, уже забытые имена, потому что в книжечку все время подклеивали чистые листки и заполняли их, а заведена была эта книжечка еще в 1895 году.
Он рассматривал ее долго, как будто находя в ней глубокий смысл, и как будто читал какой-нибудь захватывающий приключенческий роман.
Закончив это разглядывание, Контуженый хмыкнул и опять подозвал к себе жену.
–Лида, завтра суббота. Пойди в церковь.
–А що?
–Піди в церкву. Допиши сюди їдно мня. (Допиши сюда одно имя). Об упокоении…
–Яке мня?(Какое имя?)- удивилась Лида, ничего не понимая.
–Одно мня траба. «Іван».(Одно имя нужно. «Иван»).
–Що з тобою? Якей це «Іван»? У нас Івана, покойного, не записанного, нема. Ті що повмирали – всі записані. (Что с тобой? Который это «Иван»? У нас Ивана, покойного, не записанного, нет. Те, что поумирали – все записаны).
– Цей не записан.
