Есть не хотелось. Здесь кормили куда лучше, чем в городе, куда лучше, чем в институтской столовке или диетической столовой на Мясницкой. Марта говорила, что подсобное хозяйство еще тикает, поставляет ученым то поросенка, то яички. Но жители Узкого сильно воруют – идет война между директором санатория и прислугой.
Не дождавшись третьего, Лида поднялась и пошла прочь. В дверях она встретила Марту, за которой топал Максим Исаевич.
– Лидуша, ты куда пропала? – спросила Марта.
Лида хотела было ответить, но мужская рука легла ей на плечо.
– Ты что не доела казенных котлет? – спросил Шавло. – Желания нет или мяса в них нет? Это я сам сочинил только сейчас и поспешил догнать тебя и сообщить.
– Это замечательные стихи, лучшие в мире стихи, – сказала Лидочка.
– Вы курите? – спросил Матя.
– Нет, но вы курите, курите, я не возражаю.
– Пошли в бильярдную?
В бильярдной было пусто. Они сели на черный диван, и Лиде было неловко перед покойным философом – как будто бы они подвинули его, беспомощного, к стенке.
– Вы знаете, – сказала Лидочка, – что на этом диване умер философ Соловьев?
– Который был другом хозяина дома, который с другими был тоже знакомый… вы любите детские стихи? Я люблю детские стихи.
– Вы очень веселый. Что случилось? – спросила Лида. В конце концов, это он ее сюда завлек, поэтому она имеет право задавать ему вопросы.
– Голова работает, работает, – сказал Матя, – а потом в ней – щелк – и есть идея! Мы с Александрийским разговаривали. Он меня замучил – зануда отечественной физики. Если бы он не был таким занудой, из него получился бы второй Резерфорд.
– Или маэстро Ферми?
– Нет, маэстро Ферми – любимец богов. Это выше, чем талант.
– Вы его уважаете?
– Я его обожаю. Я расставался с ним, как с недолюбленной девушкой.
– А почему вы уехали?
– Потому что кончился срок моей командировки и для меня оставался лишь один выход – вернуться домой.
– Или?…
Сигареты Мати испускали иностранный аромат. Приятно было нюхать их дым.
– Или изменить родине, – сказал Матя, – что для меня исключено. Да не улыбайтесь, это не от страха. Я вообще не такой трус, как вам кажется.
– А мне не кажется.
– Тем более. Передо мной стояла дилемма – либо остаться за границей, уехать в Америку, куда меня звали, либо же покорно вернуться сюда и снова стать одним из научных работников, имеющих право выезжать на научные конференции в Бухарест или Ригу… Пока кто-то из твоих коллег не сообщит, что ты во сне видел Троцкого…
– И вы выбрали такой путь?
В бильярдную вошел Алмазов, уселся на высокую скамеечку. Между ними был зеленый, очень пустой стол, Алмазов сидел на голову выше.
– А что ему оставалось? – спросил Алмазов, глядя на Лидочку. – Если у него в Москве старая мама и сестра, страдающая последствиями менингита.
Он тоже закурил, у него были папиросы «Казбек», и запах от них был неприятным.
Матя не обиделся на то, что Алмазов подслушивает и выдает его семейные тайны. Он вообще был добродушно настроен и, как большой, красивый, талантливый и даже избалованный жизнью человек, обижался куда труднее, чем люди несчастные и маленькие. В нем была снисходительность к чужим слабостям.
– Подслушивать плохо, Алмазов, – сказал Матя. – Я уединился с прекрасной дамой не для того, чтобы терпеть ваши угрозы.
– А куда вы от меня денетесь, – усмехнулся Алмазов.
– Не думайте, что вы всесильны, – сказал Матя, – вы даже больше слуга, чем я.
