Заповедник - страница 5

Солунай поежилась. Дюжину лет назад она обожала страшные сказки, что рассказывали воспитанникам старухи. Особенно много сказок знала Айару. Слушать её можно было вечно. Но сейчас ей всё чаще начинало казаться, что сказочного в этом ничего и не было. А вот страшного наоборот, в избытке.

– Только не говори, что ты влюбилась в директора, – прожурчал Бануш, мастерски владевший голосом. Скажи это кто-то другой, и мигом бы узнал, какая тяжелая рука у Солунай. Но сейчас она молчала, только еще внимательнее вглядывалась в тропку. В её очках совсем ничего не видно, хоть плачь! Впрочем, если плакать, этого тоже не будет видно. Снаружи. Хорошие очки, зря она про них так.

– Найка, ты чего? – испугался Бануш, когда она, не видя из-за пелены слез ничего перед собой, споткнулась. Ладно, хоть об простую корягу.

– Я же пошутил просто, не обижайся! Я просто переживаю за тебя, понимаешь. Тебе нужно его остерегаться, я правда так думаю.

– Эй, бездельники, чего встали как красные ворота? – грубовато окрикнул их тот, кого нужно было остерегаться. – Идите-ка ближе!

Солунай поспешно подняла нос повыше, позволяя холодному ветру высушить щеки. А глаза и так не были видны. Впрочем, даже если бы Александр Николаевич и заметил что, никогда бы не сказал. Такой уж он был человек.

– Так, Бануш, давай сюда ружье, Солунай, принимай Аэллу, – начал командовать директор, едва они подошли ближе. – Видели?

Ребята посмотрели на землю и синхронно кивнули. Среди жухлой травы виднелись отчетливые следы, которые причудливо извивались поперек тропы.

– Кто из вас, паршивцев, не дал Катеньке в спячку впасть, ну? – спросил Александр Николаевич сердито и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Солунай, за Аэллу отвечаешь головой. Тебя Катя не тронет. И давайте быстрее.

Солунай едва заметно вздрогнула при упоминании головы, а вредный Бануш еще и подмигнул, мол, я же говорил!

Но при этом она была страшно благодарна директору за то, что отвлек их от разговора, а её еще и от тяжелых мыслей. Полагать, будто он и впрямь опасается Катеньки, было весьма наивно, но они оба с Банушем сделали вид, будто поверили. Целее будут.

Солунай покрепче обхватила теплый сверток и против своей воли заглянула в него. Просто чтобы убедиться, что не помяла гарпию.

Спавшая до этого момента девочка открыла темные и блестящие как вороний глаз глазки и сонно моргнула. Сердце Солунай дрогнуло. Пусть гарпия вырастет и лицо её станет жестким, будто выточенное из дерева, младенцем она была прехорошеньким. Даже думать о том, каково было её родителям расставаться с малышкой, не хотелось. Знали ли они, что тут Аэлла будет в безопасности, или просто пытались спасти дитя, но не верили в это? Будут ли они искать её потом? Будет ли она ждать этого?

Солунай знала, что большинство приютских были настоящими сиротами, но откуда это знал директор, понятия не имела. Но и были среди них вот такие, как эта Аэлла – родители переправили её Воротами прямо из Греции, от волос малышки еще пахло морем и кипарисами. Или Солунай просто нравилось так думать.

Что случилось с ними, почему они решили спрятать ребенка? В их угодья добрались охотники за головами или простые туристы, которые немногим лучше? Кто знает.

Только практически каждый воспитанник приюта мечтал, что однажды его найдут родители и заберут. И ни разу на памяти Солунай такого не случалось.

Что же до неё самой, то несколько лет назад Александр Николаевич пригласил её в свой кабинет (под свистяще-насмешливое «остерегайся» от Бануша. И напрасно совсем, в тот день остерегаться ей нужно было вовсе не директора) и сказал, что её мать никогда за ней не придет. Он говорил еще что-то, кажется, рассказывал, почему важно понимать такие вещи в сознательном возрасте, но для Солунай всё было как в тумане. Она изредка воображала себе встречу с матерью и страшилась её. Но оказалось, взрослым чужим чудовищам почти немыслимо попасть в нутро мира. Как и найти друг друга в большом мире. Мечты Солунай в одночасье рухнули, будто ей сказали, что мама умерла. Это было немногим лучше. Теперь она никогда не узнает, почему оказалась в приюте, и любила ли её мать. Она даже настоящего имени, данного ей матерью, теперь не узнает. Ничего.