— Ладно, — отрезает зло. — Просто передай ему, что если он подарил сыну клюшку, это значит, что на каток они должны сходить в этом году, а не в следующем.
— Тебе не кажется, что подобные вещи ты должна обсуждать с ним лично?
— Мне так не кажется, — рычит она. — Если мы встретимся лично, боюсь, эту клюшку засунуть ему в задницу!
— Может, поэтому он тебя за километр и обходит? — нахожу я гребаную логику.
— Не поэтому! А потому что он безответственный мудак!
Так, ладно.
— Это тоже передать?
— Это он и так знает, — любезно сообщает она.
— Спасибо за еду, — закрываю тему, проходя через гостиную и поднимаясь на второй этаж.
— Пожалуйста, — фыркает она. — Ты, может, в следующий раз женишься на малолетке, которая хотя бы плитой пользоваться умеет?
— У тебя сегодня месячные? — раздражаюсь, доставая из шкафа толстовку.
— Когда женщина обсуждает что-то поважнее минета, это значит у нее месячные?
— Ты закончила? — захлопываю ящик.
— Да!
— Вот и отлично, — нажав отбой, швыряю телефон на кровать.
Достало это дерьмо.
Стянув шорты, бросаю их на кресло и натягиваю джинсы. Надев толстовку, сбегаю вниз, чувствуя полное отсутствие чертового аппетита и полное нежелание сидеть на месте. Подумав минуту, обуваю кроссовки и надеваю пуховик.
На улице мелкий снег и ощущение апокалипсиса. Ухо закладывает от близкого выстрела фейерверка. Гирлянду на крыльце коротит, но ковыряться с ней нет никакого желания, как и разгребать снежный завал во дворе, поэтому иду в гараж и достаю из запасного холодильника бутылку красного марочного вина, а потом выхожу за ворота, саданув ногой по почтовому ящику, чтобы сбить с него снег.
Из-за двухметровой ограды дома напротив несет шашлыками. Метрах в десяти два подростка начиняют сугроб петардами.
Застегнув куртку, перехожу на легкую трусцу, двигаясь вниз по улице. Через четыре дома сворачиваю направо. Компания человек в пять зажигает по кругу бенгальские огни.
— С Новым годом! — летит в меня чей-то смех.
— С Новым годом, — трушу мимо, чувствуя, как от холода начинают гореть уши.
Пройдя мимо единственного круглосуточного супермаркета, сворачиваю на параллельную улицу и через минуту добираюсь до нужного дома. Зажав звонок в кованой калитке, прыгаю на месте, чтобы не отморозить зад.
— Санечка! — визжит хозяйка, повисая на моей шее и обволакивая запахом терпких духов.
— Ты один?
— Как видишь, — улыбаюсь, получая легкий поцелуй в щеку и вручая ей бутылку.
— Пошли, пошли, пошли… — смеется Таня, затягивая меня во двор. — Холодно…
На ней чумовое платье с блестками и кроссовки мужа на ногах.
— Знаешь, кто ты, Романов? — тараторит, семеня по расчищенной дорожке. — Ты жук! Сто лет тебя не видела!
— Работа, — поднимаюсь вслед за ней на крыльцо, пожимая руку мужикам.
— Саня, — лыбится Калинкин. — Ты когда в мой ресторан придешь? — смакует свою сигару. — Знаешь, сколько я за этого шефа отвалил?
— Не вижу, чтоб ты бедствовал, — усмехаюсь, рассматривая его холеную рожу.
— Чтоб не бедствовать у меня жена финдир, — прижимает к себе Таню. — У нее в башке калькулятор.
Стоящий рядом Чернышов молча затягивается своей сигарой, с философской миной глядя в пространство.
Сообщать ему о том, что вместо него мозг вынесли мне, не вижу смысла. Короткая прогулка по улице мои мозги немного проветрила, и все бесит меня уже не так остро.
— Отнесешь на кухню? — возвращает Таня мне бутылку.
— Не вопрос, — захожу в дом.
