Однако увидеть, куда мы прилетели в тот вечер – мне так и не удалось. Чем ниже мы спускались к земле, тем неспокойней и темней становилось небо, вынырнув же из облаков, я увидела лишь то, что на земле бушует совершенно ужасающая по своей силе и масштабам буря. Раскаты разрывающего барабанные перепонки грома ревели как фантастический злобный очень голодный зверь. Разряды монструозных молний, словно взбесившиеся огненные чудовища, врезаясь в вековые деревья, превращали их в пепел; а если врезались в землю, то оставляли после себя огромные выжженные воронки. Ветры невероятной силы и скорости не отставали от огненных чудовищ, они высоко поднимали в воздух громадные валуны, демонстрируя свою силу; перегоняли с места на место тонны пыли и грязи, а также вспучивали воды рек и озёр, заставляя выходить их из своих берегов.
– Твоё счастье, что я несу тебя в лапе! – прокричал мне Эрик, перекрикивая гром и шум ветра. – Потому что, если бы ты летела, сидя у меня на шее, тебя давно бы уже снесло ветром! – не упустил он случая, чтобы напомнить мне о том, что в прошлый раз я настояла именно на таком способе путешествия.
Я ничего не ответила ему, поскольку гораздо больше в тот момент меня беспокоила похожая на многолапого монстра туча, неожиданно вдруг увеличившаяся в размерах и прямо на моих глазах поглотившая мирно катившиеся к своему закату Иири и… излучаемый им свет.
Я готова была поклясться, что происходит что-то очень неправильное, дрожь вызывающе-противоестественное. И дело было не только в мрачности тучи, поглотившей свет, или в её пылающих по краям ошмётках, на которые её ежесекундно раскраивали разряды молний. Но и в ледяном ураганном ветре, жонглирующем валунами как фокусник яблоками; и в раскатах грома, заставляющих передвигаться горы; и в разрядах молний, которые превращали в пепел всё, с чем они соприкасались. Однако особенно противоестественно неправильным мне казалось то, что сквозь завывания ветра и раскаты грома я явственно различала жалобные звуки то ли заунывного пения, похожего на рыдания, то ли стенания, похожего на захлебывающуюся от боли и отчаяния песнь.
Вспышка яркого света, вспыхнувшего от молнии дерева, распорола на несколько секунд ткань кромешной тьмы, и я увидела, что мы пролетаем над горной грядой.
– Эрик, с этой грозой что-то не так! Мне страшно! – обеспокоенно закричала я. – Под нами горы! Давай приземлимся, отыщем пещеру и переждём в ней непогоду!
– Тебе стра-а-ашно?! – изумленно переспросил он. – Ты шутишь?! Да это же самая крутая гроза из всех, что я когда-либо видел! И самые потрясающие молнии! Это такие молнии! – он задохнулся от восторга. – Я их даже не вижу, я их чувствую! Всем своим телом чувствую! Они словно проникли в мою кровь и теперь струятся по моим жилам, и языки их пламени согревают меня изнутри, наполняя силой и мощью. А этот ветер! В нём же сама жизнь! – в его голосе отчётливо слышалось блаженство. – А эти раскаты грома! Это же настоящая музыка для моих ушей!
– Эрик, пожалуйста! – взмолилась я. – Мне очень страшно! Пожалуйста! – нервы, измочаленные в течение этих слишком насыщенных событиями суток не выдержали, и я зарыдала.
Внезапно, словно по чьей-то команде, всё вокруг замерло. Однако установившая вдруг абсолютная, непроницаемая тишина, нарушаемая только моими всхлипами и надрывным рыданием, не уменьшила моего страха, наоборот она заставила моё сердце ещё больше затрепетать от ужаса, а кровь – заледенеть от предчувствия надвигающейся беды.
