Обычно как снимается струя? Летящей в воздухе. И голова струи, разрушаясь, скрывает всё. А он додумался снимать медленно истекавшую струю в спутном потоке воздуха. Снимки получились идеальные. А в темноте, при вспышке, и невооружённому глазу видны её особенности. Оказалось, глаз – очень совершенный инструмент, но ему мешают наслаивающиеся кадры. Ах, как красива картина сверкающей струи! Но на ней не видно видов неустойчивости. А тут они ему замечательно открылись. Перед распадом изгибается струя, как змея, и разрывает её всё то же капиллярное пережатие. В темноте вспышка выхватывает мгновение, и глаз видит форму неустойчивости. Как глаз Бога – идеально. Такое дорогого стоит. Этого не видел никто, как не видели невооружённым глазом разлетающиеся продукты взрыва.
Нет, он не выступит против. Он не герой, и у него своё нужное дело, и верно правило: «Не судите и не судимы будите». Короче, лучше не вмешиваться, закрыть глаза, ходить себе с бутафорской улыбкой Теплицкого и говорить Маниловым одни лишь ласковые слова. И всё получится самым распрекрасным образом. Но до тех пор, пока твоя внутренняя противоречивость не взорвёт деланную идиллию и, возможно, попутно погубит и тебя самого».
2
Теперь Протопопову оставалось только слушать. Он сидел в приставном ряду, вдоль стены. С отпечатанными выступлениями выступали оппоненты. Оппонентов слушали вполуха. Естественно, они высказывались «за». Протопопов поворачивал бледное лицо. Он был похож на космонавта, решившего действовать на свой страх и риск без помощи центра управления, но потративший слишком много топлива на стандартный манёвр. Теперь Земля разбиралась, а он ждал её решения, не имея возможности вмешаться.
По сути своей, Протопопов не был ни учёным, ни администратором. Он был артистом, перепутавшим подмостки театра. Он был спокоен, но мог прикинуться жалким, мог убеждать вкрадчивым голосом, и это у него получалось. Как и многих незадавшихся людей, его влекло к себе непонятное «великое». Ему хотелось в этом поучаствовать, хотя бы чуть-чуть коснуться. «Великое» рождается неожиданно. Он помнил крылатые слова:
«Мысль была ещё слишком слаба; наука на степени школьного знания, – но поэзия обогнала тугой рост русского просвещения, и в этом её особенное историческое у нас значение», – написал Аксаков о Пушкине.
Глава 7
Когда бывший следователь по особо важным делам Виталий Прокопенко, позвонив на кафедру, уселся в скверике напротив проходной института, собираясь ждать, он ещё не знал, что в эти самые минуты решалась судьба его заказчика – Дмитрия Дмитриевича Протопопова. Минуты защиты казались самыми важными для него, и чаша весов оценки учёного совета склонилась к обманчивому равновесию.
Виталий Прокопенко пришёл сегодня к бывшему сокурснику неожиданно. Они не договаривались. Они чуть ли не четверть века до этого не виделись, не встречались и слышали друг о друге только из вторых рук. Судьба по-разному распорядилась с каждым из них. Дмитрий Дмитриевич Протопопов стал завкафедры престижного вуза, их бывшей альма-матер, а Виталий Прокопенко – бывший следователь-дознаватель МВД, а ныне отставник – подрабатывал случайными заработками и еле сводил концы с концами. Когда Протопопов отыскал его и предложил встретиться в кафе, он был удивлён. Они встретились, и оба были поражены причудами веятеля-времени, изменившего их внешний вид.
