– Ты влюбилась. И серьезнее, чем думаешь.
Догадка подружки была правдой. Матильду закружил роман, не очередной, а небывалый. Их интимные встречи на пятом этаже школы, прогулки под дождем, изредка крохотный выходной в ее коммуналке. Его нечаянно забытые вещи, которые она приносила в школу, каждый раз чувствуя себя на таможне с контрабандой под взглядом администратора.
Их тайная совместная жизнь поработила ее, но избавляться она не хотела. Марина доверчиво каялась подруге:
– Ты знаешь, когда я устаю, то ощущаю себя старой авоськой. Холодно, со всех сторон дует, а он словно все сквозняки заштопал, и я очутилась в тепле, но в темном и душном мешке. Тебе не кажется, что у меня крыша поехала? Я, как дореволюционная прачка, хватаюсь двумя руками за него, ища заступничества, мол, без него пропаду. Куда исчезла моя амазонская защита?
– Марин, ты его просто любишь и, как любая женщина, хочешь, чтобы он был только твой.
– Я не любая женщина… Но, правда, хочу, чтобы он был моим…
– Ну и хорошо, он и сам не заметит, как женится на тебе!
– Он и так не заметил, когда его женили лет двадцать назад.
Подруга оторопела, не зная, как поддержать:
– Бедненькая ты моя.
– Ты с ума сошла?! Какая я бедненькая, я на крыльях летаю, а ты меня жалеешь, – возмутилась Матильда.
– Сейчас летаешь, а потом?
– А после ничего не надо, главное, сейчас… Все! Я пришла в норму, хочу его видеть!
В автобусе было тесно и влажно. Ольга сидела у окна. Переезжая большой каменный мост, подумала: «Так душно, а они фонари зажгли». И сама удивилась нелепости своей мысли. Фонари не зажигают в зависимости от жары или холода, просто становится темно. Ожидая Сашеньку, она каждую неделю перемывала посуду, вилки, вазочки. Стирала шторы, на снегу выбивала давно забитый неживой ковер. Она ждала сына. Наташа звонила и рассказывала о том, чего Ольга не хотела знать. Только один вопрос: «Почему не приехал ее Сашенька? Почему не звонит сам?» Хотя на все свои «почему» она знала ответ.
Глава
Месяц зимы пролетал последними денечками. Марина, наслаждаясь жизнью, вернулась к краскам и рисовала его портрет. Он позировал и торжественно молчал, словно с его лица снимали посмертную маску. Не шелохнуться, а то пропадет целостность.
– Ты что такой трагичный, мученик?
Матильда, добавив к наброску деталь, бежала к нему целоваться, чем непоправимо искажала его помпезное лицо. Он отмахивался, но не отпускал ее.
– Таким образом, ты будешь рисовать меня лет сто.
– А ты испугался? Не переживай, дядя Коля не даст умереть с голоду. Зато через двести лет люди поймут, какой гениальный образ я воплотила на холсте. Я тебя красками буду рисовать и в полный рост, как генерала, правда, генералов я никогда не рисовала, но это мелочи, у меня получится, я знаю… А ты, отголосок двадцатого века, веришь в меня?
Марина больно обхватила его локтями, заглядывая в глаза.
– Верю! – выдохнул он, испугавшись быть удушенным.
На следующий день в школьной программе был запланирован вечер всеобщих родительских собраний. Ольга Павловна закрывала входную дверь квартиры, когда звонок призывно запел в коридоре.
– Алло?
– …Это я, – тихо ответил мужской голос.
– Сашенька, родной мой, где ты?
Ее голос задрожал, и быстрые слезы обожгли щеку.
– Я в Москве… по делам.
– Я жду тебя, когда ты приедешь?
– …Дело в том, что я… уезжаю. И если бы не Наташа… я обещал, что позвоню тебе.
– Как уезжаешь? Хотя бы на час…
