Затянувшееся задание. Колесо сансары - страница 19

его, чего, мол, братка, ждешь? Он мне по-русски отвечает, что приехал в дацан на молитву, хотя знает, что дацан не действует, от самого вроде бы пахнет спиртным перегаром, но глаза-то трезвые, холодные. Попросил у меня табачку, я ему отсыпал из кисета, сам я еще с гражданской только самокрутки курю, смотрю – пальчики у него не дрожат, как у пьяниц, когда он свою трубку набивал, а самое главное – руки-то у него не рабочего человека, да, вроде грязные, но тонкие пальцы, ладонь узкая. Точно тебе говорю, сроду он за скотом руки не ломал – не ухаживал, разве что в последнее время, а выглядит лет на пятьдесят, может, больше.

«У воентеха бдительность переросла в подозрительность», – подумал Сергей. Хотя чему здесь удивляться: приказ за приказом о ее усилении поступали в части Забайкальского фронта. Он сам не далее как вчера в кабинете начальника читал свежий приказ «О мерах по укреплению дисциплины и порядка в Красной Армии и запрещении самовольного отхода с боевых позиций».

– Нет, контрразведка, вы мои препущення (предположения – укр.) насчет этого чабана проверьте обязательно. Чувствую, ох, нечисто тут…

Но Сергею рассказ капитана показался притянутым за уши.

– Хорошо, я сообщу начальству, проверим! Спасибо вам за сигнал!

На следующий день он доложил начальству о сомнениях воентеха Жигулы. Начальство в лице майора Лугового задумалось, что-то пометило у себя на листочке, листочек положило в папку и махнуло на младшего лейтенанта рукой, дескать, занимайся насущными делами.

А далеко отсюда, за семь тысяч километров, разворачивалась великая битва на Волге. И нерв этого сражения ощущался по всей необъятной стране, уже закалились в боях стальные дивизии, уже ощутила Красная Армия вкус первых побед и утерла кровь от поражений. В тылу все мощнее и мощнее набирал обороты локомотив, который скоро раздавит фашистскую нечисть.

Чабан Гомбоев ехал на своей лошадке по имени Елтогор (изворотливая – бурят.). Он на ней уже шестой год сидит в седле. Она была и вправду с неровным характером, еще жеребенком умела приспособиться к жизни в табуне, хитрая была – «и вашим и нашим». Вот она и к Гомбоеву, своему хозяину, приспособилась, чувствовала его настроение. Если оно худое, то слушалась беспрекословно, если чабан был весел, а настроение хорошее было у него нечасто и только когда архи (водки) выпьет, то Елтогор шла как хотела, могла шагом, а если хозяин понукал, то аллюр меняла по собственному желанию. Стареть правда стала умница, порой, чтоб рысью пустить, два раза плетью ударить нужно. Да и сам Гомбоев стал стареть, душа совсем зачерствела, обида и злоба сушили ее. Чабаном Гомбоев стал совсем недавно, как только колхозы и артели новая власть стала сколачивать. Был он из богатого степного семейства, пращур его, если верить легендам, в посольстве ездил к Белому царю две сотни лет назад. Кочевал их род по широкой Агинской степи. Не счесть было скота, одних наемных чабанов и пастухов было более двух десятков. Гомбоев Содном, по настоянию отца и протекции родственника из Хоринской Степной думы, два года учился в Верхнеудинском (ныне г. Улан-Удэ) уездном училище, что на Базарной площади, потом вернулся в степь уже грамотным человеком. Поначалу отдохнул после учебы, душных классов и нудных учителей. Через год отец стал к семейному родовому делу обязывать – продаже скота в вечно голодный Китай. Вот это время было – деньги, свобода! Отец то все болел, табуны и отары гоняли на продажу отцовы помощники, знающие счет и письмо, а Содном в качестве хозяйского ока приглядывал, чтоб не уворовали. Скот идет медленно по степи, а молодой душе не терпится скакать на горячем жеребце вдаль. Содном, отрываясь от своих, по пути к месту торга на границе заезжал в близлежащие деревни и улусы, знакомился с людьми. Отец наставлял: «Содном! Если находишься в дороге, знакомься с встречными людьми. От них много нового и интересного узнать можно. Неважно, во что он будет одет, в рваный ли бумажный дэгэл