Чероков долго глядел на него неподвижными аспидно-сине-молочными глазами и сказал наконец:
– Вы будете на вокзале в Севастополе.
– Обязанности мои?
– Охранять священную особу монарха! – торжественно по сочетанию слов, но совершенно бесстрастным тоном ответил Чероков.
– Как же именно? – не мог не улыбнуться слегка Ливенцев.
– Прежде всего – вокзал. На вокзале не должно быть никого, – ни-ко-го решительно посторонних. Понимаете? Ни-ко-го!
– А буфетчик?
– Только буфетчик и двое официантов… там есть такие два старика, я им разрешил, только двум… и буфетчику – быть на вокзале.
– Хорошо. А народ? Встреча ведь будет?
– Из исключительно проверенных людей. Вам в помощь будут жандармы, они знают. Но, видите ли, вы… У вас, как офицера, будет особая миссия… Ведь в случае покушения, – чего боже сохрани, конечно, – как будет одет злоумышленник? Офицером, конечно! Жандармы же – нижние чины, – вы понимаете?
– Понимаю это так, что я должен буду следить, чтобы не подходили, куда не следует, офицеры, которых… которые мне покажутся подозрительными, – неуверенно ответил Ливенцев и добавил: – Говоря откровенно, это обязанность трудная.
– Трудная?
– Чрезвычайно ответственная.
– Однако же я ее несу! – с достоинством отозвался Чероков, не спуская неподвижных глаз с Ливенцева.
– Судя по тому, что официантов буфета вы оставили только двух стариков, я должен обращать внимание исключительно на молодых офицеров, – старался уточнить Ливенцев. – А если подойдут седоусые полковники, например, то для меня должно быть ясно, что-о…
– Что седые усы их не наклеены на безусые губы, – быстро, как и не ожидал Ливенцев, перебил его Чероков.
– Вот видите!.. И это я должен заметить с одного взгляда?.. Не лучше ли будет, если более опытный станет на мое место? А я бы уж к себе в дружину, в строй…
– Нет, вы должны дежурить на вокзале. Я вам тогда скажу, что вам делать, – милостиво кивнул ему Чероков.
И Ливенцев с утра того дня, в который предполагался приезд, был на вокзале, так как царский поезд ожидали часам к одиннадцати дня.
Последние дни января обычно в Севастополе бывают по-настоящему зимние, и теперь было холодно, – вокзальный Реомюр показывал – 10°, но сильный бора, как здесь называют северный ветер, заставлял всех ожидавших царя то хвататься за уши, то тереть нос. Трепались уныло плохо прибитые и сорванные ветром кипарисовые ветки на арке все с теми же старыми, испытанными, магическими словами «Боже, царя храни!» – по крутому хребту.
Приглядываясь к этим веткам, сказал Ливенцев стоявшему около начальнику дистанции с тою наивностью, которая его отличала:
– Порядочно все-таки кипарисов оболванили для этой арки!
Несколько удивленно поглядел на него чернобородый начальник дистанции и, подумав, отозвался знающе:
– Да ведь государь всей этой пышности и не любит.
«Пышности», впрочем, только и было, что эта арка.
Часто все, ожидавшие на перроне, забегали в буфет выпить стакан горячего чаю. Тут был и комендант крепости генерал Ананьин, старец довольно древний, в свое время получивший высочайшую благодарность за отбитие нападения турецкой эскадры и даже какой-то орден высоких степеней. Вид у старичка был необычайно мирный: верх фуражки от ветра встопорщился горбом, голова наклонилась вперед и повисла как-то между искусственно взбитых плеч, красные глаза слезились, и он то и дело сморкался: можно было подумать, глядя издали, что он безутешно плакал.
