И да, если рассудить, то мир полный альтруистов, гораздо реалистичней, чем мир, в котором человечество осознанно перестанет существовать. Хотя я всё же убеждён в том, что наша цивилизация уверенно идёт к самоубийству, день за днём приближаясь к своей цели. Всё это не имеет никакого смысла. Имеет смысл только бог, живущий в каждом из нас, и имя ему – Совесть. Вот настоящее божество, в которое я верю и предавать которое не хочу. Вот божество, ради которого я возлюблю врага своего и с крестом пойду по жизни. Хотя порой так хочется удавиться!
II
Я удивляюсь тому, как люди находят в себе эгоистические силы любить жизнь за то, что она им может дать. Я ненавижу эту жизнь за то, что я ничего не могу ей дать. Я ненавижу её за то, что в ней есть я. Порой я хочу одним лишь нажатием на курок исчезнуть – всего лишь одно мгновение. Мне больно оттого, как мало люди могут дать друг другу. Это вызывает у меня желание разорвать себя на куски – вся эта бесконечная печаль. Если человек не обладает огнём внутри себя, он не сможет дать его тому, кто в нём нуждается. Также человек не способен одарить огнём тех, кто холоден и лишён чувств. Огонь в людях гаснет, а новый появляется всё реже. Это убивает меня, заставляет рыдать. Моя оболочка тянет меня на самое дно душевных терзаний, на дно этого океана самопознания. Не могу бороться с самим собой. С чудовищем, что скрывается под маской человека. Я хочу покоя для всех, кто меня знал, для всех, кто будет знать меня в дальнейшем. В конце концов, для себя самого. Я не вижу цели моего собственного существования. Как прожить жизнь в виде цели-константы, если ты ненавидишь самого себя за то, кем ты являешься в действительности? Забыть о чём-то намеренно – не блаженное забвение, а лишь эгоистичная ложь о себе самому себе. Истинное блаженное забвение – только в смерти. Смерть очищает человека, она смывает его след в жизни, забирая из него огонь души в уплату за покой.
Для многих смерть – единственный способ исправить неисправимое. Так близко со смертью общаются только те, чья грань мироощущения настолько тонка, что сердца касается даже лёгкий ветерок, снимая с него слой плоти. Для таких несчастных от рождения людей любая драма, любая боль смертельно опасна. Им нужно столько нежности и тепла от этого мира, чтобы укрыться от ветра, срывающего кожу с лица, толстым шарфом любви. Эти ветра снимают кожу с меня, дождь разъедает в душе дыры, солнце стыдливо прижигает меня, а луна вскрывает мне грудную клетку, оголяя всё моё естество. Но всё же я иногда нахожу силы бороться с желанием исчезнуть. Всему виной опять-таки оптимистичный нигилизм.
III
О смерти можно говорить вечно, философствуя и размышляя, ибо не будет конца мыслительному процессу, если центром самого мышления будет то, что невозможно осознать. Смерть, как и жизнь, не нуждается в осмыслении и застое. Наш патологический страх перед смертью пытались вылечить многие мудрецы древности, легендарные личности и деятели нового времени. Однако страх этот очень тяжело поддаётся ремиссии, ибо природа человека такова, что всегда, до последнего вздоха мы будем немного её бояться. Причин для страха может быть великое множество. Многие боятся не самой смерти, но просто не понимают личины своего истинного страха, ссылаясь именно на саму смерть. Если вы начнёте рыться в глубинах собственной души, то поймёте, что боитесь вы не самого факта существования смерти и вашей беспомощности перед фактом её прихода за вами, но смежных волнений. Мы даже не то что боимся, мы скорее горюем и обижаемся, как малые дети, что нашу игру прекращают и зовут домой. Мы не хотим осознать, что всему своё время и мы в этой установке тоже временны. Мы либо наслаждаемся отпущенным нам сроком, либо всю жизнь бьёмся о мягкие стены быта, вопя и крича, что жизнь несправедлива. Жизнь и смерть справедливы и несправедливы всегда и во всём, мы просто не можем этого понять, даже скорее мы не хотим принимать столь явную истину. Эти понятия вне нашего понимания, нам их не осознать, ровно так же, как и бесконечность.
