– Через полгода.
– Ну, полгода. Подумаешь полгода. А ты головой своей подумал, почему она тебе ничего не говорила? Не хотела больно делать, а ты ей душу раз и разорвал, себя пожалел. Её же и виноватой сделал, за то, что тебя же и берегла. Ну, и сволочь же ты. Себя пожалел, а на неё наплевать, какая уж тут любовь. Сволочь ты, вот кто ты.
– Что вы… – взвился мужской басистый голос.
– А ну, не ори на бабку, засранец.
– Но я правда люблю её. Она хорошая, она умная, добрая, она лучшая. А судьба так, вот с ней. Вот… – он что-то изображал руками, сжимая кулаки.
– Да, судьба у неё и правда не как мать, а словно злобная мачеха. Мало того что болячку такую дала, так ещё и подарок такой вот припасла. – Старушка обвела силуэт Василия. – Хоть бы хорошего парня дала, а не размазню, который только себя жалеет, курит и старух материт.
– Я вас не материл.
– Не успел.
– Не собирался.
– Девочка-то хорошая? Покажи!
– Что показать?
– Фотографию, что ж ещё? Или всё выдумал? Бабку развёл. Эх… – Она недоговорила.
Василий, пролистав в телефоне несколько снимков, нашёл, где исподтишка снял, как укутанная тонким платком Елизавета, гладила своих дворовых кошек.
– И правда, красавица, и видно, что приличная. Не то, что ваши эти оторвы со двора.
Парень кивнул, и слёзы хлынули из глаз потоком
– Плачешь? Хорошо, значит, где-то внутри среди всей этой грязи, есть бьющееся сердце. Если есть и правда сердце поможешь ей.
– Ей не помочь. И бабушка её подтвердила. – Он шмыгнул носом, обтирая лицо рукавов старенького халата.
– И бабушка подтвердила… – Эхом повторила соседская старушка. – Всё серьёзно значит.
– А я вам про что! И что уж прямо не помочь, не бывает так. Глупость.
– Не глупость. Я вам говорю, и она сказала. Никак.
– Нет, твоего «никак».
– И Янина Дмитриевна так сказала. Бабушка её. – Парень задышал, ровно покручивая очередную сигарету в руках, но подкуривать не спешил. – Нельзя. Всё испробовали.
– Значит, глупая у неё бабка.
– Нет.
– А я говорю глупая. Как нельзя? Можно. Ведь можно хотя бы дать возможность прожить остаток ленты её дней так, чтобы она не думала, что, вот-вот оборвётся жизнь, а думала, как хорошо сегодня.
– Что?
– Какой же ты дубовый, ну право, слово. Ну, правду говорят: «от дубка, берёзка не родится». Весь в папашу. Тугодум.
– Что?
– Что, что? – Передразнила соседская старушка. – Сделай так, чтобы она только улыбалась. Вот каждый день, каждую минуту.
– А мне то, что потом делать?
– Тебе? Жить! И она будет жить. В твоей памяти, в твоём сердце, твоих глазах. Такие, как ты, – она ткнула пальцем в его ляжку, – живут долго, даже слишком. Так, что жить она будет долго.
– Я не смогу… – Он сам впервые слышал свой голос таким писклявым и жалобным.
– Сможешь! Помоги ей, а потом делай что хочешь! Хоть в петлю лезь, только ей помоги. Думаешь, судьба тебя просто так ей послала?
– Что мне делать?
– Вот, заладил.
– Нет, ну, чтобы она счастливой была. – Голос дрогнул бульканьем.
– А что она любит? Любит же что-нибудь. Или она лежит в постели только?
– Нет, не лежит. Ходит. Музыку любит, эту со скрипками.
– Классическую.
– Да.
– Значит, и правда хорошая девочка. А вот судьба у неё и правда дрянь. Могла бы и лучше парня привести.
– Могла. – Они оба ухмыльнулись.
– На концерт своди. Выбери что-нибудь поинтересней только. Придумай что-нибудь или у друзей её спроси.
– Нет у неё друзей.
– Она, что совсем одна. Бедный ребёнок.
