– Он ушел в арку и больше не возвращался?
– Ну как же не возвращался? Возвращался! Сразу после выстрелов обратно пошлендрал. Да только не повезло ему сильно.
– Что ж так?
– А у нас тут кто Витьку в отключке под руку попадается, всем не везет. Некоторых и узнать-то потом нельзя, так отмутузит.
– И Витек этого мужика отмутузил?
– Еще как! Видеть надо было.
– Звон был?
– Был, родная, был. У него на башке очки такие здоровенные… Так вот Витек ему все эти очки и раздолбал, а как с очками закончил, за лицо да за почки принялся. Не знаю, как тот от Витька убежать-то смог, по чистой случайности, наверно. Не убег бы, так тут без сознания и валялся бы до сих пор.
– Он убежал?
– На корячках уполз.
– Куда?
– На Вольскую свою, куда ж ему еще ползти-то.
– А очки свои он с собой забрал или нет?
– Забыл он их тут, не до очков мужичку-то было, зубы свои спасал да ребра.
– Можно мне на них взглянуть? – с интересом оживилась я.
Бабка заметила мой интерес к очкам чужака и поняла, что к пенсии можно получить еще одну приличную добавку.
– Покупай, дочка, мне-то они ни к чему. Покупай.
– Сколько?
– Три стульника.
Я в раздумье хмыкнула.
– Да, три. Вещь, сразу видно, дорогая, сделана добротно, стоить, видать, подороже, но так как сломана, уступаю по дешевке.
– Хорошая дешевка!
– Не нравится, не бери.
Но нравилось мне или нет, разбитые Витьком очки киллера, которые скорее всего были прибором ночного видения, нужны были мне позарез.
Я отсчитала деньги и отдала их хитрой старухе. Деньги были спрятаны все в тот же грязный платок и засунуты под фуфайку.
Бабка встала и, прихрамывая на клюку, медленно пошла в сторону аккуратно сложенных дров, приготовленных на зиму. Я поплелась следом за ней. Дойдя до дров, Емарфилика Дормидонтовна разгребла клюкой завал пустых водочных бутылок, под которыми оказался до неузнаваемости развороченный Витьком прибор ночного видения. Добротно сделанная вещь представляла собой жалкое зрелище. Прибор был весь погнут, рядом валялись разбитые окуляры. Я достала пакет, надела перчатку и собрала все до последнего осколка в надежде позже найти отпечатки пальцев киллера.
– Милиции вы что-нибудь рассказывали? – вдруг вспомнила я.
– Да бедные они, что им расскажешь? Что может знать глухая, слепая старуха? – Она изобразила подобие улыбки, возможное в ее возрасте. – Вот с такими, как ты, и поболтать приятно, а они что!.. – Она махнула рукой и захромала обратно к лавочке, а дойдя до нее, уселась на прежнее место.
– Спасибо вам, Емарфилика Дормидонтовна.
– Тябе, дочка, спасибо. – У старухи снова появился деревенский акцент.
– Прощайте.
– Пакеда, заходи, коли что.
– Если милиция придет, вы уж о находке-то, пожалуйста, не рассказывайте.
– Чаво? Не слышу! – выкрикнула старуха, давая понять, что перед милицией она будет глухой, слепой, ничего не соображающей старушенцией, с которой и разговаривать-то не о чем.
– Прощайте, – опять повторила я.
– Ась?
Вот хитрющая старушенция! За такие шуточки я бы обязательно мысленно обругала своего собеседника, конечно, если передо мной был бы кто-нибудь другой, а не Е.Д., которая в свои годы не утратила чувства юмора и жизнерадостности.
Я отправилась на Вольскую, петляя в закоулках городских трущоб и пытаясь повторить путь киллера, по которому он скорее всего и ушел после убийства.
До Вольской я добралась минут за пять-семь. Этот путь оказался единственным: по-другому на нее пройти дворами не представлялось возможным. Я вышла на нужную мне улицу через арку, вдоль тротуара стояло множество машин. Скорее всего и преступник припарковал свою машину здесь задолго до убийства, чтобы непосредственно перед ним не выискивать места для стоянки, которое долго не пустовало: что и говорить – центральный район!
