Как много утекло времени! Когда это было!
…Она меня помнила еще из той, старой студенческой жизни, в которой я бегал покурить на первый этаж института.
В это, как бы особенное, место могли бегать не все.
Наташа тоже бегала. Еще я помню, что у нее была машина марки “мерседес”, на которой она даже пару раз подвозила меня к дому. Мы говорили с ней о ком-то и чем-то и, в принципе, между нами больше не было ничего общего… Теперь мы стояли под входной аркой общего двора… и курили (коротко о Наташе я кое-что потом услышал от своего сокурсника – они когда-то были одноклассниками: папа – генерал в отставке, она закончила учебу на факультете международных отношений, работает не по специальности – в Государственном банке).
Я – “в постановке” продаю ей свое молчание, смотрю ей в глаза и слушаю. Она плачевно вспоминает о прожитой студенческой жизни, то, что я уже понял, прошел, прожевал, и выплюнул старой, изжеванной жвачкой из себя наружу…
– Студенчество – это самый лучший отрезок моей жизни. Его никаким другим не заменить, – пропевает она. – Я так скучаю без этого всего…
– Да. Я тоже, – соглашаюсь с ней....
Вдруг – звук в пространстве!? Зазвонил радиотелефон.
Она вальяжно достает из-под норковой шубы трубку-автомат…
Я переключаюсь и смотрю на улицу…
Звонит (сильно тревожится!) папочка:
Где ты находишься, Наташа?
Она отвечает ангельским голоском – для меня и радиотелефона:
– Папа, я не в машине. Встретила своего старого друга. Направляюсь в аптеку. Надеюсь, что скоро буду дома…
(Она тараторит что-то еще… Другом, тем более “лучшим”, я никогда не был. Причем тут аптека?).
Конец разговора…
Я снова включаюсь, и непринужденно спрашиваю:
– Беспокоится?
– Да. Родаки вечно беспокоятся…
Замолкает, явно собираясь что-то сказать…
– А ты где устроился? А то я всё о себе да о себе.
Я (никакой) отвечаю:
– Пока только отслужил. Еще не работаю. Ищу место…
Быстрый поток слов в ответ (с чего бы это?):
– Запиши мой телефон. Я могу всё устроить, поговорив с папой. Можно – коммерческим директором, можно – в таможню, налоговую полицию, банк, – бегло перечисляет она. – Позвони завтра, я тебе, может, помогу. Естественно – не могу сказать, во сколько это тебе вылетит!
Я вынужден ответить:
– Благодарю. Это очень любезно с твоей стороны, но я не привык загружать милые создания (нагло вру). И могу записать так, просто, твой телефон…
(Достаю черный блокнот и ручку).
Она называет телефон…
– Я после семи-восьми вечера дома. Звони…
Я едва успеваю записать, как она вся очень круто и резко изменяется:
– Ну, ладно, пока! Я поехала…
Я отвечаю, до ровности, безразлично:
– Пока!
***
Я позвонил Наташе через день. Сразу понял, что ее интересуют только жалкие деньги…
Всё устроилось за сумму в пятьсот долларов (деньги занял на полгода). Конечно, стать коммерческим директором, и навроде того, я никогда не мечтал, и не стал. Я устроился в прозаичный для меня банк на должность программиста.
Сегодня я “выдвигался” на работу… Встал, как обычно вставал в будние дни, в семь утра. На всё про всё, включая утренний туалет, завтрак и обязательный душ, последнее было бы приятным для головы, принадлежащей кому угодно, но конечно, прежде всего мне, человеку, постигшему истину: вода освежает и облагораживает черты лица.
Я шел по Большой Садовой мимо витрин различного толка магазинов, на улице было жарко и пыльно, наивно думая: “Вот, если бы сейчас произошло красивое и для всех полезное чудо!”
