Погибшая от голода при “военном коммунизме” девочка из тамбовской деревни, разрубленный до седла новобранец 1-ой Конной, подвешенный за ребро на дереве еврей-ювелир из Гомеля – разве это не преступления носителей двуличных лозунгов-обманок “Великой Октябрьской революции"? И как можно оправдать националистическими бендеровскими бреднями о “Самостийной Украине” зверскую расправу с моей ни в чем не повинной тетей Бетей, осенью 1942-го утопленной фашистскими полицаями-хохлами в публичном клозете на Ришельевской улице в Одессе?
И что от того, что эти вредоносные подлые теорийки были в будущем осуждены и, как старые портянки, выброшены на помойку истории? Ее взад уже не повернуть, погибших не воскресить, убийц не оправдать.
Помимо производственных практик наша пятилетняя студенческая обыденщина разбавлялась еще и двумя летними военными сборами, состоявшимися после 2-го и 4-го курса. На пару-тройку недель мальчишеская часть нашего курса поступала в распоряжение инженерных войск СССР, занимавшихся учебным строительством фортификационных сооружений: дотов, дзотов, блиндажей, возведением мостов, ракетных и радарных установок.
Воинская часть, куда мы были посланы, дислоцировалась в районе городка со старинным названием Борисоглебские слободы (Ярославская область). В подтверждение своего православного прошлого неподалеку от нашего лагеря зыркали на нас пустые глазницы кирпичных башен монастыря XIV века, недавно еще бывшего одним из островков сталинского ГУЛАГа.
Если вторая военная практика была более менее “умственной" – мы работали на местности с картами, наводили переправу, строили мост, устанавливали понтоны, рыли окопы – то первая была почти вся тупой муштрой и тяжкой солдатчиной.
Нас прессовал тридцатилетний старшина с подозрительной фамилией Куев, который давил нас строевой подготовкой, сводившейся главным образом к утомительной до кровавого пота шагистике.
– Ша-агом арш, – громко кричал этот солдафон высоким визгливым голосом. – Правое плечо вперед. Раз, два, три. Левой, левой, левой. Эй, направляющий, пе-есню за-апевай. Раз, два, три, раз, два, три. Давай, давай. – И через некоторое время с издевкой добавлял: – Это вам не сопромат, здесь думать надо.
Когда мы уже начинали валиться с ног, он командовал “вольно!”, позволял скинуть с плеч тяжеленные винтовки-токаревки и душившие горло колючие шерстяные скатки (шинели). Затем по команде товарища Куева “свернуть курки” все становились в ряд, расстегивали ширинки и мощными молодецкими струями поливали придорожные кусты и осины. Многократно удобренные мочевиной, сульфатами и нитратами они нависали над дорогой крупными ветвистыми росляками.
Больше всего мне досаждали портянки, которые никак не хотели ровно накручиваться на мои тощие ноги-спички. Эти тряпки, сбиваясь в кирзовых сапогах неровными комками, натирали ступни, щиколотки, икры, и я постоянно страдал от воспалявшихся ссадин, натоптышей и кровяных ран. Поэтому я облегченно вздыхал, когда вместо мучительно трудных долгих переходов нам давали задание ползти по-пластунски – хотя при этом нам приходилось здорово вымазываться болотной грязью и суглинистой пылью, зато хоть ноги отдыхали.
И еще очень доставали противогазы – в них и с полной выкладкой на плечах нас заставляли делать пробежки, вверх и вниз по пересечёнке, иногда по целому километру. А этот гад Куев бежал с нами рядом и орал на тех, кто, поддерживая правой рукой бьющий по заду приклад винтовки, левой отводил от лица резину противогаза.
