Все время Радин нервно прислушивался – идет ли? Вот наконец – шаги!
– Братцы! Она! Братцы, родные, я вас просил… Вы поклялись!
– Конечно. Клялись. Кто ж отрицает?
– Только молчите! И – все. Ни гугу!
Стук. В комнату входит очень опрятная, хрупкая, древняя старушка.
– Здравствуй, мамочка!
– Здравствуй, Коленька. Очень рада тебя увидеть. Да ты, мой друг, кажется, не один.
– Только что, мамочка, мы воротились с ночной репетиции. Вот и решили выпить по чашечке кофе. Устали.
– Рада, Коленька, видеть твоих товарищей. Очень устали?
– Устали, мамочка. Вот и решили – по чашечке кофе… В этом ведь, право, худого нет?
– Да, но уставшему человеку, может быть, и несколько вредно, несколько возбуждает нервы. Тебе бы не мешало соснуть.
– Так мы и сделаем… Всенепременно… мамочка, я так рад тебя видеть…
Артист Коновалов (лет через двадцать он прославится ролью Антона Ивановича в фильме «Антон Иванович сердится») внезапно бросился на колени, смачно причмокнул кончики пальцев и завопил простуженным басом:
– Мамуся!!
Радин – в полном отчаянье, горько, убито махнув рукой:
– Все пропало! К е…ной матери!
Заняв высокое положение, допущенный в круг вершителей судеб, он все улыбался, даже без повода – стало ясно, как неистребимо, как прочно он ощущает неполноценность.
Политику уподобляют шахматам. Но это весьма опасные шахматы с весьма своеобразными правилами. Можно увидеть занятную партию – фигуры играют игроками.
Эволюция образа любимой девушки в песне. Было: «Ты постой, постой, красавица моя, Дай мне наглядеться, радость, на тебя».
Стало: «Я гляжу ей вслед, ничего в ней нет…»
В нашей исполинской империи вся метрополия с гулькин нос и называется – Старая площадь.
Характерные стихи Элизабет Дженнингс «Предостережение» в моем несовершенном переводе:
«Будь равнодушен к звонким фразам, Не дай им подписи своей. Пусть лозунг требует страстей —
К спокойствию взывает разум. За этой подписью – стремленье Не отвечать перед собой.
Ведь не разделишь ты с толпой Своей любви или смятенья». (Комментарий, сделанный в 1990-х: Занятно, что это «предостережение» было прочитано и переведено за несколько лет до потока писем, которые надлежало подписывать. Таким образом оно разделило судьбу остальных предостережений.)
Несчастный Эйзенштейн все объяснял, что «интерес к вопросам формы» не означает формализма, подобно тому как «человека, интересующегося проблемой сифилиса, не следует называть сифилитиком». Ничего он не объяснил, никто и не слушал его объяснений. Так и не оправдавшись, скончался.
Все же взбесившееся общество! Воспитание начиналось с детства, уже к юности человек готов для дурдома. «Политическая ошибка» – не существует ужасней клейма. Помню рыжего политрука Муратова, рассказывавшего о своих заботах. Куда ни ступи, не присмотришься загодя – и можешь запросто совершить поли-ти-чес-кую ошибку! На днях боец ему задал вопрос: «Что будет с нами, если вдруг товарищ Сталин умрет?» Эти слова своего подопечного он произнес свистящим шепотом, оглядываясь по сторонам. «Я ответил ему: товарищ Сталин жив и будет жить вечно. В тот же вечер я про этот вопрос доложил по начальству. Этого невыдержанного бойца судили, в трибунале дали ему восемь лет. И – с концами! Вот что такое политическая ошибка! Сейчас многие молодые бойцы пишут стихи. Это неплохо. Но – в стихах легко совершить политическую ошибку. Я их читаю, все время думаю: „А если здесь у них получилась политическая ошибка?”»
