– Михаил… – констатировал Томаш и перекрестился.
Бедняга лежал лицом вниз на груде щебня. Его руки были раскинуты, словно он продолжал падение. Мокрые волосы походили на разлитую черную смолу. Возле тела валялись куски разбившегося вдребезги кочана огородной капусты. Эта деталь перетянула мое внимание и привела в шок. Капуста? Откуда она у брата Михаила? Уж точно не из моей оранжереи.
Я наклонился и потрогал один из сочащихся влагой кусков. На ощупь – что-то мягкое, совсем не похожее на растение.
– Что ты делаешь, болван? – зашипел на меня Яков. – Это его мозги!
Я поспешно отдернул руку от страшной находки и вытер палец о рясу. Брат Яков прошел вперед, пихнув меня плечом. Маттео и Жан Батист взяли с двух сторон и осторожно перевернули изломанное, тряпичное тело. Я опустился на колени, воздух Марса для меня вдруг стал снова мертвым: гортань сжало стальным обручем.
– Что ж, Михаил-Михаил… – сокрушенно проговорил Аллоизий. – Выходит, ты стал первым нашим святым… Такова Божья воля…
После этих слов я уже не мог сдерживать рыданий. Меня трясло, слезы были горячи, словно лава, и обжигали щеки, рот заполнила тягучая слюна, а из горла вырывались нечленораздельные возгласы, которые могло издавать скорее умирающее животное, чем человек.
– Франциск! Принеси носилки! – потребовал Яков. – Франциск, ты слышишь, что тебе говорят?
Мой добрый Яков дал мне несложное задание, чтоб я не утонул в пучине горя и безумия. Я с благодарностью ухватился за протянутую руку помощи.
Брат Михаил мертв, а Маттео вместе с Жаном Батистом копают ему могилу. Тело лежит на верстаке под пластиковой крышей мастерской. Чтобы скрыть увечья, покойника с ног до головы спеленали светоотражающей пленкой со «Святого Тибальда». Професс пытается написать проповедь, чтобы прочесть ее во время погребения, но не находит слов…
С трудом верилось, что все это происходит на самом деле.
Безусловно, брат Михаил страдал. Его основная работа закончилась, когда «Святой Тибальд» благополучно приземлился и выпустил трапы. Брат Михаил был частью корабля, но корабль мертв, и никогда не взлетит.
Пилот нам больше не требовался, но мы нуждались в инженерных знаниях брата Михаила, мы нуждались в его вере, в его спокойном, как тихая река, нраве и ласковой улыбке.
Мы и в мыслях не могли допустить, что брат Михаил пошел на тяжкий грех самоубийства. Скорее всего произошел несчастный случай.
Я поднялся на вершину Отца вместе с Томашем и Аллоизием. Неровная скальная площадка размерами десять на пятнадцать метров – вот отсюда наш брат отправился в свой последний полет.
Вот крест с окрашенной свежей золотистой краской верхней частью. Вот приставленная к поперечине креста лестница. Вот пятно растекшейся краски. У подножья креста на пыльных камнях лежит кисть.
Я смотрел на это все, и глаза мои застилали слезы.
Томаш подошел к лестнице, проверил, насколько та устойчиво стоит. Все было закреплено на славу, брат Михаил любил основательность. Качнуться лестница не могла, но даже если бы Михаил упал с нее, до края скалы оставалось не менее четырех-пяти метров.
Аллоизий склонился над камнями, его цепкий взгляд подмечал малейшие детали. Вот глубокий след на мелком щебне; тут и там на камнях – едва заметные золотистые полосы, будто кто-то вскользь коснулся кистью.
Томаш подошел к краю скалы и поглядел вниз. Ветер с силой трепал его редкие бесцветные волосы.
