Утром он с Димкой Киреевым проверил лошадей и поправил крепеж амуниции. Кажется, ничего не потеряли, все на месте. Пошел передом на своем Белолобке, быстрым шагом, переходя на рысь. Так шли часа три, Григорий давно уже ехал в конце колонны, когда раздался мальчишечий крик, страшное ржание лошади. Андрей кинулся туда. Лошадь Вани Киваева лежала со сломанной в колене ногой, сам Ваня ушибся при падении, но был на ногах. Андрей обошел с другой стороны: барсучья нора, лошадь ступила прямо в нее и не успела выдернуть ногу. Ваня плакал. Григорий подозвал Владимира:
– Надо снять с лошади седло и всю амуницию, разделить на три или четыре коня. И сразу уводи ребят.
– А ты? – спросил Андрей.
– Я застрелю лошадь, нельзя ей мучиться.
Когда колонна ушла и скрылась из виду, он подошел к лошади со спины и выстрелил в ухо. Животное дернулось, судорожно ударило ногами и затихло.
– Прости меня, Пегуха, но другого выбора у меня нет, – сказал он тихо и побежал догонять товарищей.
Гибель Пегухи всем испортила настроение, но тайга стала реже и снега на земле больше. Стали чаще менять идущего передом, у Григория сердце замирало: сейчас только Кабаниха может поднять настроение команде. Глянул на часы – третий час дня. До темноты пара часов. Если этого времени не хватит, он может думать, что ошибся в направлении, и что тогда? Даже мысли такой боялся, не только слов. Сел на коня, крикнул, что чуть выскочит вперед, чтобы не погнали за ним, рысью проехал версты три и выскочил на поляну. Впереди – стена густого камыша. Григорий заплакал: свершилось! Проехал вправо – края не видать. Ладно, заночуем здесь, а утром выйдем на южный берег Кабанихи, и от него день пути до места, названного отцом. Подъехали ребята, кричали «ура!», радовались. Большая группа пошла рубить камыш, другие выставляли в стену поперек ветра, носили сушняк и разводили костер. Сшевелили семейство кабанов, те выскочили, секачь издал угрожающий вопль, ребята схватились за ружья.
– Отставить! – крикнул Федор, ходивший с отцом на кабанов. – Пусть идут, а я вон того кабанчика щелкну, последнего, чтобы папаша не заметил.
Секачь еще долго рычал и нюхал воздух, потом рявкнул и кинулся вдоль камыша, буровя мордой глубокий снег, расчищая дорогу семейству. Федор выстрелил, поросенок ткнулся носом в снег и затих. Когда семейство скрылось, Федор отправил двоих за тушкой, держа наготове ружье. Обошлось. Кабанчика оснимали, выпотрошили, вода в котле только натаяла, порезали мясо на мелкие куски, чтоб скорей сварилось, и упали на камышитовые матрасы. Федор снимал пену и подбрасывал под котел сухие сучья.
– А что дальше, Григорий? – спросил Сережа Смолин. – Далеко еще нам?
– Теперь уж рядом. Утром пойдем вдоль стены камыша, когда она повернет, мы от нее строго по компасу, если за день не дойдем, то прихватим другого.
– У коней овес кончился, – сказал кто-то.
– Молодец! – крикнул Григорий. – Все, кто свободен, вынимаем ножи и в болото, там должна быть трава, шумиха. Каждому нарезать по охапке, все равно мясо еще долго будет вариться.
Кони ели шумиху без особого энтузиазма, потому что овес им успели высыпать. Григорий посмотрел и повел еще за охапкой: утром съедят, это точно.
Наевшись мяса, стали спорить, кому идти в дежурство. Глаза слипались, а надо три часа ходить, проверять. Григорий не вмешивался, график есть график, и пошли те, чья была очередь.
