– Разве это было возможно тогда в еврейских семьях? Я читала, что соблюдались патриархальные законы.
– Не могу сказать, что у нас была патриархальная семья. Вот у Майи Михайловны – да, была настоящая патриархальная семья. Говорили между собой только на идише. Ее мать никогда не садилась за стол вместе с отцом: он ест, а она стоит рядом и подает ему. Отец надевал талес – некоторые говорят «талит», – молился, посещал синагогу. Он стал потом каким-то деятелем в московской синагоге, вокруг него всегда собирались религиозные евреи. А когда он умер, пришло столько людей, что заполнили весь двор. И даже после его смерти к нам в дом еще долгое время приходили евреи.
– Зачем?
– Бедных было много. Звонок в дверь, я открываю, а там стоит человек, ничего не говорит, просто стоит. Значит, нужно накормить.
– И что же вы делали?
– Как что? Кормила, конечно; сажала за стол и кормила хотя бы хлебом и чаем. Он крошки со стола соберет – и в рот. Голодных много было в то время. А при жизни отца Майи Михайловны сколько их приходило!
– Майя Михайловна никогда не рассказывает, какие у нее были родители…
– Для нее вообще ничего значения не имело никогда. У нее на первом месте была учеба, потом карьера, – бабушка хихикает, – театры, развлечения, подруги. Она не знает, как готовить еврейскую еду, и вообще готовить не умеет. Мои родители, конечно, праздники отмечали, отец соблюдал обряды, но для него это не было главное. А вот уже мои братья Талмуд, например, не изучали и полностью порвали с религиозными традициями. Они участвовали в революции. Отец этого не одобрял, но кто из них его слушался? А я работала медсестрой во время гражданской войны.
– Но ведь вы были замужем?
– К тому времени уже не была.
Маргарита Петровна, чувствуя, что нашла в Тане благодарную слушательницу, воодушевляется и начинает рассказывать историю своей молодости.
– Понимаешь, я влюбилась в сына раввина. Оба мы были молодые, красивые, познакомились в кружке, который посещали тогда многие молодые люди. И оба были неверующими. А так как мой отец хотел выдать меня замуж только за богатого купца, то однажды я попросту ушла из дому – бежала с ним, и мы стали жить вместе, в свободном браке. Это тоже было модно. Отец сказал, чтобы я больше не возвращалась, что он меня никогда не простит. Через девять месяцев родился Николай Семенович. Мы назвали его Наум. Это уже потом переделали его имя на русский лад – когда паспорта меняли, так легче было. Поэтому Сева – Всеволод Наумович, а Костя – он уже Константин Николаевич.
– Как? У них разные отчества?! У родных братьев?
– Конечно. А ты не знала? – хихикает бабушка. – У Севы – то отчество, которое записали при рождении, потому что у Николая Семеновича в то время в паспорте стояло: Наум.
– Но они же родные братья! – недоумевает Таня.
– Что же делать? Так получилось, поменять отчество было труднее. Я тоже Пейсаховна по паспорту… Так вот, – продолжает Маргарита Петровна, – в один прекрасный день я осталась одна – отец моего Нёмочки преспокойно укатил за границу, в Швецию.
– А почему вы с ним не поехали?
Бабушка недоуменно поднимает брови:
– У меня даже мысли такой не возникло! Когда после революции уезжали, бежали, наша семья ни разу не подумала, что и мы можем уехать куда-то. У Майи Михайловны семья тоже никуда не двинулась. Так же, как наша… Как многие другие… Но, между прочим, большинство ее родственников уехало сразу, а те, кто остались, позднее тоже старались уехать. Поэтому почти все ее двоюродные сестры и братья живут сейчас в Израиле. В Москве теперь только одна племянница, Тэра.
