– Где уж там не изменился. Дед я уже по годам. И мог бы им быть, не сложись столь трагически те события, что… У меня на Троле дочь погибла. Взрослая.
Вика ахнула, закрыла губы ладошками, – Прости, что стала причиной, мимоходом затронувшей твою трагедию, Рудик… Ой! Прости, что так сказала. Лора же всегда тебя так называла….
– Всё нормально, – он взял её небольшую ладошку в свою. – В чём твоя вина? Сам же тебе о том и сказал…
– Может, пройдёмся до той рощицы? – предложила она. – Там тень и есть место для пикника. Скамеечки, столик…
– Прогуляться, это мысль, – согласился он. – Но не ради скамеечки. Дедом я себя, всё же, не ощущаю ничуть, – он встал, ожидая, что она последует его примеру.
– Да ты и не похож на деда! – засмеялась чья-то брошенная жена, сияя своими узкими, но яркими и очевидно лукавыми глазами, девичьими ямочками, и легко спрыгнула в его руки с останца давней платформы, маленькая, гибкая, абсолютно молодая по всем тем осязательным ощущениям, что и возникли. Когда она сидела, то до земли не доставала своими ногами, и он вдруг подумал, а как она на эту опрокинутую плиту и запрыгнула-то? Он даже того и не заметил. Но приглядевшись, обнаружил, что один край плиты был намного ниже другого, утопленный в травах. Выходит, она села, а потом уж и добралась до него.
На краткий лишь миг, но миг сообщивший ему, что эта соломенная вдова готова на всё, он задержал её в своих руках. Почему возникла эта мысль? Явно вошедшая в него извне, посланная врачом-акушером с её девчоночьей чёлкой, маскирующей выпуклый лоб, считаемый ею за ту часть лица, что необходимо маскировать. Чёлка и ямочки, миниатюрная фигурка, как и беспричинный, возбуждённо-дурацкий какой-то смех, придавали ей вид девчонки, только что покинувшей школьный городок.
– Ты похожа на котёнка, – зачем-то сказал он, опустив её на землю, но не отпуская от себя. – Прыгаешь ко мне с таким доверием, будто знаешь меня.
– Разве нет? – спросила она, и ласка, томление и ожидание откровенных глаз изливались на него так, будто именно она провожала когда-то его и плакала у сетки космопорта. Ждала двадцать лет. Не забывала. И вот дождалась. Но это были чужие и тёмные глаза женщины, напрочь забытой, да и в те времена была она посторонней и всегда болтающейся где-то по краю его зрительного поля. То как подруга Лоры, то как приятельница Ксении. И никогда сама по себе не являющаяся некой самостоятельной, пусть и эпизодической фигурой. Он даже и не разговаривал с ней никогда.
– Не знаешь ты меня. Да и не знала никогда. А ведь не боишься отправиться со мной в лес?
– Как же не знала? Ты же был муж моей подруги…
– Какой именно подруги? Их же две штучки имелось у тебя. И у меня… ох! И обжёгся я в своё время, едва не подавился этими жгучими перчинками…
– Когда обжигаешься острыми перчинками, надо запить молочком, – забавляясь, протянула Вика. – Чтобы нормализовать дыхание…
– Молочком? Что есть молочко, Молочникова ты моя? Питательная жидкость для младенцев или любовное млеко для усталого путника по другим мирам? – он вдохнул запах её волос. Это был запах русских лугов, разогретой летним солнцем мяты, незримой, но где-то рядом протекающей тихой речушки. С янтарными кувшинками, прозрачными стрекозами над мелкой водой цвета раух-топаза и мерцающим, как подложка, песчаным дном. Это был запах ушедшей юности, запах земной женщины…
