– Зачем? Это же вмешательство в твою личность. Сама справляйся. Должна понять, почему не можешь так долго забыть? Чего не хватает тебе сейчас? И я тоже постараюсь тебе помочь.
Ксен потому и был с ней, потому она и терпела его рядом, что ему можно было говорить всё. Даже то, в чём стыдно признаться и перед собой наедине.
«Интересно», – думала она, успокоившись, – «а эту, как он любит»? Говорит ей слова любви или тоже только и демонстрирует ей своё вечно возбуждённое любовное доказательство? Своей неземной любви, так он говорил ей. «Я же люблю тебя неземной любовью. Ты не чувствуешь? Не видишь»? Ох! Вряд ли остался он прежним после стольких лет в космических далях. А каким? Подчёркнуто суровым, сильно поумневшим, но растраченным эмоционально и уставшим вусмерть?
– Ты заметил, какая она была вся несообразная ни с чем?
– Кто?
– Ну, та из ресторана. Вся какая-то несоразмерная в своих частях. Глаза как у стрекозы, фасеточные какие-то, где-то сбоку головы будто. Переливаются, не поймёшь чем, какой мыслью или чувством, рот жадный, ела всё и причмокивала, а тельце тонкое с большущей грудью, да ещё и стоячей. Наверное, пластику сделала, чтобы быть чрезмерно сексуальной и ненормально привлекательной. Даже мне хотелось её за эту грудь ущипнуть, проверить на подлинность. Как мужики, вероятно, её хватают, едва представится такая возможность. Это же жить невозможно. Точно, она из какой-то захудалой колонии, там вечно какие-то реликты получают возможность себя проявлять. Мне рассказывали, что там и творится в иных местах, запредельность во всём. Человеческое поведение остается в пределах Солнечной системы. А там! Экспериментальные миры!
– Да что тебе в ней?
– Ты хочешь, чтобы у меня была такая грудь?
– Мне-то зачем? Я и так тебя люблю.
– Но той, из ресторана, зачем-то нужно.
– Может, она такой забавной и уродилась. Что тебе до неё? Разве ты её знала когда? Пусть живёт, какой себе нравится. Мне такая, как она, без надобности.
– А тому нет. Стоял, весь дрожал, даже я видела. Как к ней жался!
– Ну и что? Ты же его не знаешь. Может, у них любовь. Чистая и высокая. Не все же такие, как твой Оберон. Или как вы его дразнили?
– Мерлином его дразнили. За любовь к истории и к старинной мистике. Да какой он Мерлин? Мерлин был великодушный, а тот – низкий и невоспитанный. Сексуальный маньяк. Хотя и любил девок забалтывать, но лишь тогда, когда они ему не уступали. А как уступят, так всё, ни словечка уже пристойного не дождёшься.
Ксен не понял, что мужчина в тёмном одеянии, высокий и с гипертрофированными мышцами, и был Оберон – Рудольф. Ксен же никогда его не знал и не видел. А то, что он видел его у театра давно-давно, в другой жизни Ксении, он начисто забыл, мало ли кто бегал тогда за красавицей девочкой, за балериной Ксенией.
…И первый раз у них было, вернее, не было ничего, но так случилось, они легли вместе спать в этом самом городке в Альпах, у его матери в доме, заваленном минералами и коллекциями камней.
«Я чувствую себя твоим уже вечным мужем», – говорил он, – «как будто мы вместе целую вечность, и ещё целую вечность будем вместе».– И осторожные, нежные руки, их прикосновения, не переходящие черту, были руками родного человека. Ксения видела не только его, но и себя со стороны, прокручивая свой тайный кинофильм, снятый тайным оператором – человеческой памятью, с умилением рассматривала своё воздушное и юное тело, и его тоже, рядом с которым она и замирала, – его юношеское, двадцатилетнее, напряженное… И зрелая женщина ласкала его в своей памяти вместо той глупой и ничего ещё не умеющей ценить девчонки.
