Действительно, ярчайшее земное небо распростёрлось над безмолвной пустыней. И так было оно реально и необъяснимо, великолепно и обширно, что я ощутил дрожь в ногах. А вокруг никого. Где Гелия? Где всё прочее? Тут уж ничего не оставалось делать, как брести куда-то, поскольку я вначале решил, что умер по неясной причине. Думал, Гелия чем-то поразила меня и отомстила тем, что жизни лишила, а это и есть посмертный мир. Ещё и порадовался, как отлично, что смерть не причинила никаких страданий. Брести пришлось долго, так что тошно стало, но некая сила, по ощущению внешняя, толкала вперёд. И внезапно, как декорацию сдёрнули, без всякой постепенности, а мгновенно я очутился на зелёной поляне среди синих цветов. Я был там не один.
Я увидел вдалеке какую-то пару – мальчика и девочку, играющих в свои милые юные игры. И эта девочка, как понял я сразу же, наша с Гелией дочь, но уже взрослая, ведь в то время, о каком я и веду тебе своё повествование, дочка не была взрослой. А мальчик был тот самый, один из тех, кого мы ожидали в составе экспедиции. И он скоро у нас в подземном городе и появился… К сожалению, вся остальная экспедиция, исключая ещё одного героя, погибла… А тогда я лица Антона не знал, а ведь именно об Антоне я и веду свою речь. Вот как такое могло быть? И что было?
Ты, я вижу, слушаешь меня без всякого доверия, как очередной бред, но не прерываешь, поскольку я твой пациент, и ты готова ради моей внезапной благосклонности терпеть любую чушь моего изобретения. Только всё так и было. А у девушки – дочери моей был наряд особенный. Платье алое. Она потом именно в нём была запечатлена на одном снимке, которым тот самый мальчик Антон Соболев украсил своё жилище. А я платье то на ней никогда и не увидел, чтобы вживую. Антон потом говорил, что она его лишь раз и надела, а потом куда-то бросила. Нэя платье для Икринки сотворила, а Нэя та ещё искусница, способна творить реально ангельские одеяния…
Внезапно я очнулся и сказал Гелии: «Почему же платье красное»? Не знаю, зачем и спросил. От изумления должно быть. А она мне ответила: «Плохой знак. Платье красное. Знак гибели». «Чьей гибели»? – спросил я. Она не ответила ничего. А я вспомнил, что в день гибели Нэиля сама Гелия была в алом платье Нэиного изготовления. Нэя не хотела то платье шить, а Гелия настояла. Взбрела ей вдруг в голову такая вот идея… Но думаю, платье было не причём. Так уж там всё сошлось…
Тут она вдруг обняла меня настолько с забытой нежностью, не притворной ничуть, а с тою самой, когда, будучи девочкой чудесной, любила меня… У меня сердце и без того еле стучало от пережитого только что бреда, а тут едва не остановилось… Я сразу понял, что ни на самую чуть я не разлюбил её, и никто мне не нужен, как она… И что бы я ни отдал за возврат её любви… А она вдруг и говорит, шепчет в уши, что пришла меня простить, а я, как захочу.
«Ты, как хочешь», – сказала она, – «Можешь, прости. Нет, не прощай». Не прощать? Да я всегда её прощал! Как никогда и никого ни до, ни после. Когда-то мы жили с нею в этом отсеке, моём персональном, ещё в бытность нашей совместной жизни здесь после того, как я нашёл её в горах. Это было в другой жизни уже. В другой эпохе для нас, так далеко мы с нею успели разбежаться. Я уже давно жил здесь, как в монашеской келье, поскольку ни одна женщина после неё не переступала моего личного условного порога. Но всё вдруг вернулось. Как будто и не было кошмарных совместных лет, и мы жили всю жизнь с тою же влюблённостью, как в начальные годы. Как будто кто-то свыше знал всё уже заранее и вернул ей в её последние дни все те чувства, которые она умела испытывать прежде. Как будто открылась неодолимая твердь между временами и впустила нас в утраченное время, где всё повторилось…
