Никого. Видать, мешики ушли окончательно и бесповоротно. Да не подстроили б подлости какой. Надо Мирославу рассказать, он опытнее, авось что и сообразит.
Помянутый воин бесшумно сполз с песчаного откоса, залег у самой дороги и словно растворился. Если б Ромка не знал, он бы подумал, что вдоль дороги медленно перемещается небольшой сноп травы или странное растение перекати-поле, которое привозили иногда на потеху из хазарских степей.
Мирослав добрался до места, где косогор упирался в невысокую, отроку по грудь, каменную стену, огораживающую поселение. Ромкин черед. Еще раз прислушавшись и осмотревшись, он вскочил на ноги и побежал, стараясь держаться в тени. Перескочил дорогу, что исчезала в воротах, шириной едва двум лошадям разъехаться. Замер.
Прямо от ворот начинались городские строения. Наперво крытые соломой хижины с маленькими, козе не прилечь, двориками, потом глинобитные беленые домики за невысокими плетнями. В центре, как водится, городская площадь, над которой нависала громада си[3].
Городок утопал в зелени, скрывавшей от глаз путников то, что делается на улицах. Ромка прислушался. Бормотание ветра в кронах, журчание источников, птичьи трели. Все звуки природные, исконные. А женских криков, бряканья посуды, визга непоседливых детей – обычных звуков большого поселения – не слыхать. И едой не тянет, значит, не готовили давненько, несколько часов, не иначе. Только рычание вроде какое-то? Или собаки брешут вдалеке? Показалось? Нет!
Мирослав уже поджидал его, сидя на корточках около одного из привратных столбов, прислонившись спиной к раскаленному за день камню. Ромка пристроился у другого и, стараясь не шуметь, перевел дыхание.
– Кажись, нет никого, – сказал он.
– Вижу, – ответил Мирослав. В его голосе не было удивления. Индейцы часто бросали свои селения при приближении испанцев или иной напасти. – Обходить долго выйдет. С одной стороны холмы непролазные, с другой – река за обрывом. Придется напрямки.
– Что, туда вот лезть? В осиное гнездо прям?
Мирослав кивнул и решительно поднялся на ноги. Уголки его рта обрезали глубокие прямые морщины.
– Быстрее начнем, быстрее закончим.
Они достали оружие из ножен и перешагнули незримую черту, отделяющую город от остального мира. Людей видно не было. Оброненного скарба, битых горшков и забытых кур, безмолвных свидетельств того, что обитатели в спешке покидали свои дома или что их уводили силой, тоже не наблюдалось.
А вот и живая душа. На солнцепеке, прямо посереди мощенной камнем площадки вольготно развалилась палевая собака размером с небольшую овчарку. Глаза ее были блаженно прикрыты, розовый язык вывалился из открытой пасти прямо на белые плиты. Рядом копошились то ли семь, то ли восемь щенков, изредка повизгивая и подлаивая.
Молодой человек сглотнул набежавшую слюну. Этих бы щенков да на вертел. Индейцы собак для того и разводили.
– Ишь, разлеглась, – благодушно проговорил Мирослав: собак он любил больше, чем людей.
– А мешиков-то не видно. Не нравится мне это, – пробормотал Ромка, нервно оглядываясь. – Что ушли, непохоже. Словно пропали все в одночасье. Как Вельзевул унес.
Мирослав мрачно кивнул в ответ.
– Куда ж нам теперь? – спросил молодой человек.
– К святилищу, – ответил воин. – Если кто остался, у храма найдем.
– Так зачем их искать-то, нам бы проскочить по-тихому?
– Лучше узнать, что да как тут было, вдруг жив кто остался и в погоню кинется?
