Земляки - страница 51
– Досадно за такие стычки, – сказал далекий от подобной участи Юлдашев. – Близких надо простить, ради памяти родителей, ради благополучия дочери. Правда, я не знаю, способен ли сам на это.
– Такая возможность будет при условии, если поехать к ним. После того как посторонние разошлись, сёстры вели себя так, будто бы ничего не произошло. Но я больше не смогла терпеть их двуличия и уехала.
Юлдашев тихо выразил сочувствие – мимо них проходили люди, и посоветовал восстановить отношения с сестрой. Он высказал мнение, что она находится в состоянии постоянной депрессии из-за предпринятого ею шага и не может контролировать себя в полной мере. Не дождавшись реакции, предложил свою посредническую роль, но не нашёл понимания.
Новый ритм сердца
По содержанию бельевых верёвок на открытых балконах дома нетрудно было различить этажи, в которых жили семейные пары, или одинокие мужчины. Выдавало и общее убранство площадок с перилами, которые были укреплены на выступающих из стены балках. Вселившаяся в числе первых женщина являлась очевидицей всех перемен; при ней происходили и структурные переустройства общежития, и установления новых порядков для жильцов. Но по ним высказывала своё мнение не так активно, как некоторые другие. Дарина считала, что дом знает не хуже остальных, нередко наблюдала за ним со стороны. В последнее время её взгляд часто задерживался на балконе четвёртого этажа, на котором не разглядела растянутых верёвок.
Заправка кровати была одной из самых нелюбимых занятий Гадаева, но оставлять в неприглядном виде себе не позволял. Присесть на неё приходилось часто, и после каждого раза подправлял покрывало. В этом же положении его застала вошедшая в незакрытую дверь Мамалиева.
– Тебе одежду, бельё не нужно постирать? Сними, я покручу, поглажу, – сказала она и мысленно порылась в своём шкафу за запасным комплектом для него белья, и не только постельного.
Предложение Гадаев воспринял как нечто личное и запретное. Пошутить, пусть и переиначив, что в доме женщина собой заменяет ряд приборов, посчитал недопустимым. Он повернулся к ней и испортил наведённый кантик.
– Садись тоже. Ты мне не жена и не подруга, а себя я здесь уже не вижу. Попользуюсь и отдам коменданту. Кастеляншу уже не держат, раньше раз в неделю меняли постель.
– А выдавали, наверное, не то, что ненакрахмаленное, а с пятнами, как на поездах.
– Не так! Новые мне не попадались, но чистые и утюженные. Как-то получил простыню со швом посередине, всё равно удобно было. Держать вещи в надлежащем виде, понимаешь ли, нелегко одинокому. Не думаю, что людям в охоту стираться, гладить.
– Женщина с моего этажа каждую неделю кому-то стирает, походу, бизнесмену со второго этажа. Там поселился один, которого выдаёт ещё одеколон.
– Почему бы не подработать? Я слышал, что выставляют нормальный счёт за проживание. В те годы с зарплаты снимали четыре рубля, и голову себе не забивали.
– Люди на это смотрят, если получают мало. Времена нестабильные, случись что, можно остаться без средств существования. Поэтому не спеши упускать своё место – это тоже твой капитал. Мало ли, как повернётся? Здесь, по крайней мере, не имеют права выгонять на улицу.
– Отомстить не передумала? – спросил он, наблюдая за мимикой её лица. – Это ключевой момент для меня.
– Совершенно не то говоришь! – Снисходительный тон в голосе женщины в один миг вышел. – Своим задумкам я и остывать не даю. Не только ребятам свойственно постоять на защите собственного достоинства.