Зеркала фантазии - страница 2



Он был безбашенным ветром, сорванным поцелуем, солнцем, каждое утро крадущим землю у ночи.

Угольщик

Телега скрипучая
Движется, как катафалк, –
Заика медлительный средь трепачей,
Полная угля.
Тощая лошаденка тащит воз.
«Портные,
Швеи,
Скорей за мешками!
Прачки,
Оставьте лохани,
Живей хватайте корзины:
Угольщик едет!»
Веселый, как повар,
Молодой и могучий, словно стрелок,
С лицом мавра,
Он сидит на возу
И кричит.
Великолепен и гулок
Голос его
Средь шатких заборов и каменных стен.
Оконные стекла жужжат, как мухи,
Дзинькают, словно сантим на асфальте.
Старушка в чепце,
Вздрогнув,
Хватается крепче за палку.
Морщится бюргер.
Кухарка с толстыми икрами,
Идущая с рынка,
В восторге:
«Вот это парень что надо!
Горло – сирена,
Грудь, как мехи, как своды,
Жаль, нет корзинки с собою!»
Стайки школьников
Вдруг умолкают,
С серьезными лицами
Стоят у обочины вдоль водостоков
И наблюдают – едет…
«Портные,
Швеи,
Скорей за мешками!
Прачки,
Оставьте лохани,
Живей хватайте корзины:
Угольщик едет!»

Лаковые туфли

На бульваре
меж двух рядов фонарей
и подстриженных лип
повстречал я матроса
в лаковых туфлях,
блестящих и острых, как пики,
с грудью точно раздувшийся парус.
А лицо было темным
как медные деньги
и как полированный шкаф
из мореного дуба,
и шел он,
как ходит волна перед штормом.
Уж наверное,
был он любовником пылким,
у которого нрав,
как шипучка,
как порох.
И который передышки не просит.
А кошачьи глаза его
зелень листьев смешали
с рыжей ржавчиной
и синевой.
И кошачьи глаза его
были бесстыжими,
как две бабенки,
как собаки ночами апреля.
Он едва сошел с корабля
и, что хлеба, он жаждал любви.
С ним шагали по городу запахи
дегтя, сельди и свежего моря,
привезенные в Ригу из Гента.
Он едва сошел с корабля
и шагал в лакированных туфлях,
ведь был, как бассейн переполнен,
и женского тела жаждал.

Китаец, знавший латышский

В рюмочной,
на улице Дзирнаву,
где ночами
покупают хуторяне любовь,
половой-китаец
разносил пиво
и говорил по-латышски,
кланяясь по-китайски низко.
Косу
в полметра длиной,
смолисто-черную,
как антрацит
и столярный деготь,
он с китайской покладистостью
пожертвовал моде Европы
на все короткое.
И, согнувшись втрое,
он шептал прямо в ухо
про маленький погреб
с чудесными трубками,
в переулке Вецриги,
кривом и узком,
как его взгляд.
Он шептал на ухо
так легко и тихо,
как ползла бы муха
по мраморной стойке.
И, оскалив зубы,
белые, как в киноленте,
он тянул ладошку
за медным спасибо
за сладкую и секретную весть.

Я и поезд

Ночь.
Вокзал.
Качаются желтые лампы.
Кондуктор свистнул в десятый раз,
но поезд стоит.
Кондуктор свистнул в одиннадцатый раз –
стоит.
Я,
сидя в вагоне, маленьком, как хлебец из ресторана,
чиркаю спичкой в десятый раз, но она гаснет.
я чиркаю спичкой в одиннадцатый раз –
то же самое.
Тогда я распахиваю окно,
чтобы вдохнуть свежий воздух,
тогда я распахиваю окно,
чтобы поднять машиниста.
Поезд свистит и трогается,
заглатывая свежий воздух,
спичка вспыхивает жарко,
как сердце.

Пацанская песенка

Этой ночью лишь тебя люблю я,
И до завтра мне другой не надо.
Подойди-ка, вместо поцелуя
Смачно я влеплю шлепка по заду!
Бросить мне тебя здесь не пристало,
Даже с тем вон, что танцует в маске.
За тебя держусь я как, бывало,
я держался за винтовку с каской.
Выпей рюмку, пусть хмелеют очи.
Эту грусть собьет нахальный джимми.
Наплевать, что с ложа этой ночи
Оба мы поднимемся больными.
Наплевать, что голод ждет нас где-то,
Здесь рассудок слушается сердца.
Эту ночь придется до рассвета
Выпить всю – нам никуда ни деться.