Мы сидели в приёмном отделении местной больницы и ждали вердикта врачей.
– А на кого ты выучился? – поинтересовался Сан Саныч у меня.
– На юриста, – ответил нехотя я.
Он улыбнулся мне с капелькой противозы и похлопал меня по плечу.
– К нам вышел врач, сказал, что ничего страшного. Лёгкое сотрясение, и что Валерий Олегович притворился, потеряв сознание. Мы можем его забирать. Он вышел с недовольным и обидчивым лицом, слегка прихрамывая и охая.
Мужики его подхватили за руки и поволочили к выходу, теребя его шевелюру.
– Ну, ты их и раскидал.
– Ага, вообще молорик, – надсмехались над ним Сергей и Саныч.
– Как только первый появился, ты в кусты, а оттуда маты, визг, мы думали, ты переодеваешься в кимоно, чтобы напасть как будешь готов, – не унимался Сергей.
Мы вышли на улицу, я подошёл к Санычу и сказал:
– Спасибо, Сан Саныч, что рассказал много разного и интересного.
Но он меня не слушал. Они пожали нам руки и скрылись за горизонтом. Мы тоже, недолго думая уселись в джип и помчались домой.
Бывает такое, что общаешься долго-долго с человеком, в основном слушаешь его, и практически не вставляешь свои фразы, лишь изредка, хотя у тебя голова кипит своими мыслями. Возможно оно так и надо. Нужно давать человеку выговорится, выложить свои мысли и переживания. В этом и состоит человечность. Да, бывает такое, что ты не согласен. Когда согласен, ты киваешь. Когда не согласен, вставляешь своё протяжное «Нееет» и в быстрой и краткой форме объясняешь, почему ты не согласен и констатируешь факты.
Почему я так мало вносил свои мысли в разговоры, что с Сан Санычем, что с ребятами с общежития, я не знаю. Возможно, мало мыслей, возможно, я просто люблю выслушивать и анализировать людей, но скорее всего потому, что действительно стоящие мысли мне приходяили на ум после окончания встречи, когда высказаться было уже слишком поздно.
2.4
Сегодня краем уха я
Услышал гадость про себя.
За что? Ведь про тебя не говорил,
И эту гадость не творил.
Я не скажу в ответ тебе
Ни гадость эту, ни плохого слова.
Пусть гадко будет на душе
Тому, кто добрый лишь условно.
– Лёха, выходи! – закричал я во всё горло, как только камень ударился о стекло в окне в его комнату, – В школу опоздаем.
– А, ну иди отсюда, шмакодявка, – сказала мне неизвестная женщина за моей спиной, – каждый день ходишь! Ишь, чего выдумал, негодяй, стёкла бить.
Я отошёл в сторону, попинал пластиковые бутылки, воображая себя футболистом. Так скоротал время в ожидании друга. Он вышел из подъезда, и мы поплелись в школу, опять же воображая себя футболистами.
Лёха эдакий карапуз. Шапка набекрень, щёки красные и толстые, вечно подтягивает штаны, таскается с рюкзаком больше него самого, одна лямка вечно придерживается предплечьем.
«Тук. Тук-тук. Тук-тук».
– Татьяна Львовна, извините за опоздание, мы больше так не будем, – заходя первым в класс сообщил я.
– Ты мне каждый день это говоришь. Заходи в класс. Сегодня позвоню твоим родителям и сообщу им о твоих систематических опозданиях.
Я плюхнулся на переднюю парту, Лёха прошёл на «Камчатку». Я проводил его взглядом; когда он обернулся, я подмигнул глазом. Но в поле действия моего подмигивания попала Светка. Она мне очень нравилась, а я с ней не общался. Пусть сама общается. Пришлось резко, напучив глаза, отвернуться к доске. В общем, знатно так струсил. Минут 6.5—7 сидел весь красный, с быстро и сильно бьющимся сердцем. Вот бы она со мной первая заговорила. Татьяна Львовна нам раздала листочки.
