Камень в груди увеличивается до размеров булыжника. Одну девушку обидел, тут другая страдает не меньше.
Кидаю на жену грозный взгляд.
– Анжелика, подожди меня в кабинете.
– Слушайте, дорогие мои, – приторно-сладким голосом запела Лика, аж зубы заныли от ее интонации, – а пойдемте все вместе чай пить? Ксюша, мы же с тобой тортик вкусный–превкусный купили, помнишь? Пойдем папу угощать.
– Нет, – упрямо сопит дочь.
– Подожди. Меня. В кабинете, – чеканю слова, чтобы до Лики наконец дошел посыл.
– А чай?..
– Лика! – рявкаю.
Фыркнув, подскакивает с кровати, при этом гневно сверкнув в сторону дочки глазами. Уходит.
Провожаю ее тяжелым взглядом до тех пор, пока за ней не закрылась дверь.
– Ксюш, расскажешь?
Кроха шмыгает носом. В груди щемит. Слезы дочери режут на лоскутки внутренности. Глушу в себе чувство вины – я там с Тиной душу свою реанимировал, а тут моя малышка от мачехи выхватывала.
Сажусь на кроватку, перетягиваю дочь себе на колени, обнимаю ее вместе с ее зайцем.
– Мне было скучно и я лешила испечь тебе толт, – жалобно тянет малышка. – А она не лазлешила.
Ксюша ни разу не назвала Лику мамой.
– Почему не разрешила?
– Сказала, что она занята, а сама по телефону с кем–то болтала.
– И ты что?
– Я сбежала на кухню, пока она не видела, – дочь, оживившись, смотрит мне в глаза и эмоционально жестикулирует растопыренными пальчиками, – и стала делать тесто. Я по телевизолу смотлела. Это не сложно! Взяла миску, положила в нее сахал, яйца, молоко налила. А мука мимо плосыпалась, я хотела ее соблать в миску, а лучки не уделжали и улонили ее на пол. Всё–всё замалалось, понимаешь? Ва–абще всё.
– Понимаю.
И представляю какой бедлам творился в этот момент на кухне.
– Лика плибежала, начала олать.
– Сильно орала?
– Угу, – снова шмыг и плечики поникли.
– Но торт вы все же постряпали?
– Нет, – дочь машет волосиками. – Сначала мы ждали, когда плиедет Илина Федоловна и все убелет. Потом пошли в магазин за толтом. Пап, она злая. Она только пли тебе холошей становится, а без тебя у–у–у, – Ксюха делает угрожающую моську и скрючивает пальчики, пытаясь напугать меня. И у нее, если честно, это получается.
– Я поговорю с ней. Она больше не будет на тебя орать. Хочешь, в воскресенье вместе торт постряпаем? Ты и я?
– Плавда? – дочь задирает голову, чтобы посмотреть мне в лицо. Глазенки огромные, ясные, наивные. Очень похожие открытостью и доверчивостью на те, что я целовал пару часов назад. – А ты умеешь?
– Неа. Будем импровизировать.
– Это как – импозиливать?
– Это как получится. Идет?
– Идет.
Дочь заметно успокаивается и даже улыбается. Сама сползает с моих колен, бежит к столику, где у нее лежат листы и карандаши. Любит рисовать. Вся стена в ее миленьких детских шедеврах, будто стикерами, обклеена рисунками.
– Что ты решила нарисовать? – заглядываю через плечо.
– Наш с тобой толт. Вот тут будет вишенка, тут малинка, а вот тут шоколад, – тыкает красным карандашиком на точки на кривом круге.
– Напомни мне купить необходимые ингредиенты, а то начнем стряпать и чего–нибудь не найдем.
– Ага.
11. 10. Никита. Примирение
10. Никита. Примирение
Целую дочь в сладкую макушку. Оставляю одну.
– Никита, – Лика топчется возле двери. Подслушивала. – У меня в воскресенье весь день занят: парикмахерская, массаж, отбеливание, маникюр, педикюр, шопинг с Мари…
– И? – иду в сторону кабинета, уверенный, что жена пойдет за мной. Так и есть. Семенит сбоку, в лицо заискивающе заглядывает.
