Я беру фляги и, примерившись, начинаю высыпать на полу две порошковые дорожки, одну поверх другой, образуя круг диаметром около метра. Зоя наблюдает.
– Тебя же удар хватит, – говорит она. – Может, на двоих давай?
– Тебе хиханьки, а одному эта смесь четыре пальца съела, – говорю я. – Потом назад отрастил, но его все равно звали – Кирюха-Шестипалый… мой друг.
– А теперь он где?
– Он умер. От того, что я убил его. Доставай оружие.
Зоя опустошает сумку на пол. Из кучи уже подгнивших морепродуктов она извлекает компоненты оружия.
– Собирай, как я показывал, – говорю я.
Очистив от кожицы, Зоя вставляет ствол, затвор и ударно-спусковой механизм в трехгранную тазовую кость, затем соединяет все это с половиной бедра, к которому подсоединяет костяную пистолетную рукоять и целик из половины челюсти.
– Как блять, наряд по столовой! – ворчит она. – А желудок куда? Горячий, тварь.
– Ну вперед же, под УСМ. Смотри – тяжелый. Вот так. Желудок – твоя патронная фабрика. Не забывай – для производства боеприпасов ей нужна масса энергии и материала – для этого понадобится штык.
Глаза Зои нехорошо сверкают.
– Теперь магазин – вот эта круглая трубка. Нет, не эта. Это…
– Гранатомет, все я знаю.
– Он полуавтоматический, помнишь? Внутри него – органический поршень, его нужно взводить перед каждым выстрелом. Теперь поверни сустав.
Зоя следует указанию. Раздается негромкий скрип, и из зада ствольной коробки вырастают несколько длинных и гибких отростков.
– Теперь – в боевое положение.
Зоя вскидывает оружие; отростки, дойдя до ее плеча, изгибаются и принимают его форму.
– Отдачи почти нет, – говорю я, – импульса хватает ровно настолько, чтобы обеспечить ход затвора. Помни – после двухсот метров точность боя резко падает, но в пределах двухсот метров под него лучше не попадаться. Отцовские лаборанты прозвали его Зубилом.
Закончив с порошковым кругом, я оперативно собираю свое собственное оружие. На Зоино оно совсем не похоже: боевая часть представляет собой штук двадцать костяных “кистей”, сплетенных пальцами, словно у влюбленных скелетов. Сплетенные пальцы образуют своего рода тоннель, выход которого я стараюсь ненароком не навести на ноги. Облучатель легко ложится в руку; щека приклада мягкая и пружинистая, как мох. Гашетка напоминает человеческий язык. Даже не стреляя, это оружие способно натворить бед – об этом факте ее конструктор узнал тогда, когда рентгеновский снимок показал, что его руки за месяц работы были поглощены остеосаркомой. Последние дни он провел наедине со сращивателем и своим незаконченным прототипом. С ним в руках его и нашли.
– Помни, – говорю я Зое, – в магазине у тебя сто выстрелов, но вылетят они в миг, так что…
– Не лечи меня, Петь.
– Фото Алхимика показать еще раз?
– Такого урода ни с кем не спутаешь.
– В него старайся не стрелять, даже если сильно захочется. Держи, – говорю я, и протягиваю Зое пару ватных затычек.
– Уже хотела от майки оторвать.
– Стрельба – это пол беды. – Вот вторая половина, – говорю я. Покопавшись, я выпрастываю из кармана предмет, похожий на рессорную пружину, сделанную из хряща. – У нас будет двадцать секунд тишины, чтобы уничтожить все, что под нами, за исключением Алхимика. Готова?
– Всегда.
***
Я поднимаю воротник свитера, чтобы закрыть нос, и снимаю крышку с перечницы. Зоя вынимает из подсумка свето-шумовую гранату. Я замечаю, что ее губы беззвучно движутся.
