Читать онлайн Азиз Алимов - Железноцвет

1.

Формалин и буря

С самого падения Москвы, в своих снах я вижу одно и то же. Красную реку в угольной тьме и плотину тел, перекрывшую ее течение. Нависшую над моим разорванным лицом пустую глазницу, излучающую полоумное остервенение, а справа, высоко над глазницей – оранжевый саван, накрывший столицу, доживающую свой последний день. Дальше – коматозная темень и голос Вики – из того дня, когда она ушла, бросив меня на реанимационной койке.

– Пойми, я должна идти. Ради общего дела. Ради полного и окончательного освобождения.

Сон обрывается, когда меня несмело тормошат. Прибыли?

Я поднимаю веки и, как обычно, поначалу не вижу ровным счетом ничего. Постепенно в бесцветном мареве начинают проступать несколько ярких пятен – силуэты зданий, надо полагать. Быстро обретая четкость, зрение минует ультрафиолетовый спектр. Картинка нормализуется. Мозг догоняет неродные глаза, и сквозь треснувшее лобовое стекло я вижу кривую индустриальную улочку. Блочные постройки, скорее заброшенные, чем нет, жмутся к земле от мощного ветра, что несет с пустошей облака фонящей пыли, металлолом и холод близкого океана.

Ясно – боялись будить, и торчим мы тут уже давно. Водитель смотрит на меня вопросительно и заискивающе, в десантном отделении тактично отмалчиваются.

– Так, – прокашлявшись, завожу шарманку я. – Осмотреть окрестности, прошерстить местных.

– Так точно! – в унисон откликаются мои орлята. Голоса у них едва сломались, но в глазах уже льдинки. Складки вокруг пухлых губ. С рук не покормишь.

– Если что – сразу трубить в горн, ясно? – говорю я.

– Так точно. Вы сейчас куда, Петр Климентьевич?

– Встречу гостью, осмотрю дом, пожалуй… Не зевать мне. Был очередной прорыв из-за речки, в случае чего – сами знаете. Меня нет.

Ступив на бетонку, я выпрямляю затекшую спину, прекрасно зная, что за этим последует. Треснутые позвонки жалобно хрустят, и по всему телу пробегает волна неприятного холода. Несколько секунд я не чувствую ни ладоней, ни стоп. Чувствительность возвращается рука об руку с неизбывной болью. За спиной хлопает бронированная дверь, и “Тигр” плавно трогается с места; в салоне нетерпеливо клацают затворы автоматов. Вечернее солнце скупо освещает кривую улочку.

Без сомнения, до Штаба наконец дошли слухи о моей самодеятельности – точнее, Штаб их решил услышать. Сослали в поле, а сами пока решают, как получше клюнуть, значит. Ничего, порасследуем. И не таких пережили. Подняв ворот шинели, я ковыляю вниз по 3-й Сталепрокатной туда, где дожидаются нежданная гостья и место предполагаемого преступления. Где-то вдалеке трещит трещотка – три хлопка, четыре, снова три. Смотрю я по сторонам и думаю о том, что мой закрытый городок с каждым годом все грязнее, все шире трещины в его бетонках. Погода, кажется, совсем перестала меняться; последние два лета были таковыми лишь в названии.

Миновав ржавеющий поперек обочины контрбатарейный радар, я поворачиваю за угол. Я сразу же вижу ее машину – свободного от обтекаемости зубра, скрученного из запчастей всех грузовых категорий. Подвеска необычайно высокая, над огромным бампером – барабан механической лебедки. За машиной я вижу водителя.

Незнакомка стоит, подперев спиной витрину заброшенного “Сбербанка”. Поверх дифирамбов несуществующим депозитам стекло в два слоя заклеено черно-белыми плакатами, призывающими сообщать о порослях железноцвета. На ветру плакаты плещутся, как паруса клипера, севшего на мель. Девица одета в куртку грубой кожи и штаны цвета афганской оливки. Прислали вот, мне на голову. Зачем прислали? Что, Левченко мне мало? Ладно, чего теперь причитать, хромоножка.

Сойдя с рассыпавшегося поребрика, я ступаю на проезжую часть. Девушка немедля поворачивает голову ко мне и едва заметно напрягается. Поймав мой взгляд, она взмахивает правой рукой, и тогда я замечаю, что у нее недостает половины указательного пальца. Мы могли бы учиться на одном курсе – на вид ей лет двадцать, если только не смотреть в глаза. Глаза у нее цвета стальной окалины, и даже вблизи они продолжают пристально и с любопытством меня рассматривать. Я отвечаю тем же. У нее выраженные, даже резкие черты лица, волевой подбородок и светлые волосы, чуть длиннее моих. Точеный нос и худые щеки усыпаны веснушками, а глаза прищурены; вблизи я вижу, что ее белки украшает сеть лопнувших капилляров – не выспалась, наверное. В телеграмме было сказано, что ее зовут Зоя.

– Привет опричникам! – говорит Зоя, протягивая руку. Покоробленный, я молча жму ее ладонь. – Ох и наплели мне про тебя, Петя, – как ни в чем не бывало продолжает она. Голос у нее с легкой хрипотцой, но довольно приятный. Наверное, таким хорошо петь романсы. – Укротитель Воронинского бунта. Ясно, чего тебя все в профиль снимают, – добавляет она.

Пепельные глаза скользят по уродливым рубцам, ползущим от моей скулы вниз через шею и под воротник. Совсем иначе меня кличут, когда думают, что не слышу. Уцелеть в Москве с моей стороны было бестактным, потому теперь я здесь. Опять. С глаз долой – из сердца вон.

Зоя невозмутимо извлекает из кармана штанов пачку “Победы” и, щелкнув колесом тяжелой, тронутой ржавчиной зажигалки, указывает пачкой в моем направлении. Я качаю головой, и Зоя понимающе выдыхает дым мне в лицо. Ее личное дело мне так и не дали, как ни клянчил. Было ли оно вообще у Штаба?

– Прямо с полей к нам, так? – невзначай интересуюсь я. – Польша?

– Холодно.

– Из-за лужи, значит. Из ДШМГ, раз нам передали. Как там, на Аляске, еще держатся?

Зоя качает головой, выдыхая дым кверху.

– Какое держатся? Наш госпиталь крайним эвакуировали, – говорит она. – Думала – все, день погранца будем в лагере справлять. Анкоридж уже бомбили, враг форсировал Юкон, контрнаступление по всему фронту. Вам тут че, телевизор не провели?

– Почему. Все провели. Сегодня вот про сбор свеклы передавали. Про птицефабрику. Про неуклонный рост добычи асбестовой руды, – говорю я.

Зоя фыркает и ерошит свою густую шевелюру.

– Знаешь, если по-честному, я эвакуации рада была. Да все были. В Анкоридже теперь уже и вздохнуть невозможно, не то что жить. В лесах еще гаже. Весной еще как-то было, теперь вообще вилы. Весь день в респираторе, фильтра до поверки хватает. Ночью из-за колючки ходу нет.

– Споры?

– Споры, – рассеянно кивает Зоя, – Растения. Живность.

Про живность я наслышан особо. Про нее ясно только то, что вывел ее не противник. У противника с живностью такие же проблемы.

– Ну вот, – продолжает Зоя, – посадили нас на самолет, через пять часов уже в столице. Я прямо ошалела, понимаешь? У нас на базе сугробы с кантиком, а в Питере все зеленое. У вас тут, правда, уже попрохладней… Наши там так все и сидят, на взлетной полосе. Неделю уже. Кроме моих еще дивизия с лишним. Палатки поставили, печки затопили. Наш комгруппы военник сжег, автомат выбросил, пьет со всеми. Все рваные, грязные, счастливые. Живые. Человек двадцать уже замуж позвало. Командование знать не знает, чего с нами делать. Рассовывают понемножку, куда могут. В основном в Польшу. Я тоже хотела. Видно, не судьба.

– Гм. И как там, в столице?

– А я знаю? Кто нас таких в город выпустит? Но хорошо, – говорит Зоя, улыбнувшись. – Гражданских много. Все веселые такие. Как будто нормально все, знаешь? Мужиков только нет, бабы – бальзаковские.

Сложив два и два, я наконец решаюсь спросить.

– Слушай – ты ведь, получается – из Юконской десантно-штурмовой, так? А капитана Леонова не знаешь? В смысле, не меня, а…

– Аркашу, – опережает меня Зоя. – Только не капитан он уже давно.

Я замираю на полуслове, а Зоя продолжает говорить.

– Конечно знаю, как не знать. Кто мне, по-твоему, про тебя напел? Все он мне довел – как ты пешком под стол ходил, и так далее…

– Вздор, – морщусь я, пытаясь собраться с мыслями. Зоя довольно скалится. – Хватит ерунду молоть… Как он там, не помер еще? – помедлив, спрашиваю я.

– Он не там, он – здесь, – говорит Зоя, и затягивается.

– Как здесь? В городе?

– Ага. Нас вместе выслали в твою галимую тундру.

Чем дальше, тем меньше мне нравится это расследование.

– Слушай, Петя, – докуривая, говорит Зоя, – мы тут добровольно-принудительно. Не слепая, вижу – нам не рады. Но Адмиралтейство на всех одно, приказы – тоже. Что бы там штабные упыри не затевали – нам с тобой ссориться незачем. Давай жить дружно, а?

– Только за, – вру я. Щелчком пальцев Зоя отправляет окурок через улицу.

Адмиралтейство затягивает петлю на шее моего Управления, и мне не остаться в стороне от грядущей чистки, даже если я как-то и вывернусь перед собственным, местным начальством. Следствие – следствием, но нужно понять, что на самом деле здесь делает эта девица, и что связывает ее с братом, которого я уже года четыре, как не видел.

– Ладно, пошли посмотрим дом. Готова?

Зоя расстегивает молнию. Под курткой у нее бронежилет, на бронежилете – кобура с пистолетом Сердюкова.

– Всегда, – отвечает она.

***

С улицы дом №12 выглядит совсем не зловеще. Такой типичный представитель старых кварталов. На обоих этажах окна намертво заколочены, водосточные трубы – на последнем болте; облицовка развратно обвалилась, обнажив выщербленный кирпич. Номерной таблички давно нет, а номер намалеван огромными цифрами прямо на некогда красно-бежевом фасаде. Мусорный бачок покорежено скалится ржавой пастью, кланяясь, словно прокаженный привратник: все здесь в порядке, извольте следовать по своим делам, господа хорошие.

И хочется – а не поверишь. Чем-то не тем тянет от этого дома.

Табличка на опечатанной входной двери гласит, что №12 приговорен к сносу. Год назад. На этом месте должен быть маленький пустырь, окруженный со всех сторон нежилыми трехэтажками. Штаб Управления говорит, что местные давно жаловались на шум, постоянно идущий из дома. На жалобы их, конечно, внимания никто не обращал, пока кто-то в Штабе не выудил это дело из ведра и не спустил вниз по цепочке, а столичное Адмиралтейство не прислало в нагрузку специалистов из ДШМГ. Почему – вот это уже интересный вопрос. Опасный вопрос. Зоя равнодушно монтирует облезлый глушитель – ее, кажется, ничего из этого не трогает.

Чем же все-таки тут пахнет? Спиртом? Нет, не спиртом. Формалином. Мурашки пробегают по моей спине.

За вышибленной Зоей входной дверью №12 оказывается занимательнее, чем снаружи. Все пространство этажа завалено обрезками труб и фрагментами обмотки; пол покрыт россыпью разновеликих гаек и болтов, которые какой-то чистоплюй разметал по углам веником, проложив тропинку. Тропинка ведет сквозь зал, мимо гор лома и брошенных инструментов. По полу вьются трубы, через которые приходится переступать. Я веду, Зоя замыкает; ее пистолетный фонарик вылавливает обросшие чем-то мотки проводов, свисающие с потолка.

В центре зала возвышаются четыре массивных динамо-машины. Перед каждой в полу проделана яма, заполненная мутной водой. Подойдя к одной из них, я смещаю зрение по спектру в сторону гамма-лучей, и глаза немедленно заливает ослепительное сияние, растворяющее все вокруг. Я машинально закрываю глаза ладонью, но это нисколько не помогает, и, пока глаза не возвращаются на человеческий уровень восприятия, я остаюсь слеп, как крот.

– Миниатюрные реакторы, – констатирую я. – Недешевое удовольствие.

– Ты чего, весь спектр различаешь? – с интересом спрашивает Зоя.

– От микроволн до рентгеновских лучей. Думала – у меня катаракта на глазах?