– А кто тебя знает? У нас-то хорошо если руки-ноги поменяют. Вы тут чего – все такие?
– Нет. И нечего пальцем лезть! Пойдем лучше наверх.
Сварная лестница ввинчивается в зияющее в потолке отверстие; обвивая ее, туда же тянутся кабели от динамо-машин.
– Не двигайся, хорошо? – говорю я. Зоя вопросительно поднимает брови.
Я кладу руку на рацию, висящую у меня на плече, задерживаю дыхание и нажимаю на две кнопки. Устройство издает резкий визг и хрип, а я напрягаю глаза и сосредоточиваю все внимание на потолке. Секунд через десять я выдыхаю.
– Никого нет дома, – докладываю я.
– Эээ…
– Я уверен.
– Ну ладно, – легко соглашается Зоя.
– Но ты все равно…
Недослушав, Зоя вскидывает пистолет и одним рывком взлетает вверх по лестнице.
– Чисто! – докладывает она оттуда.
Проклиная позвонки, я карабкаюсь вслед за ней. Благодаря своей жалкой инвалидности, я получаю возможность получше рассмотреть ступени и, приглядевшись, замечаю разводы, покрывающие их. Что-то тащили по этой лестнице, и это что-то отчаянно сопротивлялось, маша руками и оставляя на стенах маленькие бурые пятна. Сегодняшняя операция мне теперь вообще перестала нравиться. С тех пор, как Алхимик исчез, вещи в городе с каждым днем происходят все более странные. Не люблю странного.
Прямо от лестницы начинается короткий коридорчик, заткнутый тяжелой стальной дверью, закрытой на засов. Из коридора проемы ведут в отдельные комнаты. В первой – спальня-гостиная: грязные матрасы, холодильничек да электроплитка.
– О, “Рубин”, – Зоя указывает на ящик, стоящий в углу комнатки. – Цветной, кажется. Хорошо устроились.
– Ага, – без энтузиазма отвечаю я.
У меня в детстве был цветной, когда мы в Питере жили – полуметровая плазма.
Отдельная дверца ведет из спальни в санузел казарменного уровня. В санузле висит забрызганный и заботливо склеенный постер с Эльвой Кусанаги.
Во второй комнате оказывается рабочий кабинет: впритык два стола, на одном – зачехленная печатная машинка и всякая канцелярская утварь. Ящики столов раскрыты настежь, некоторые валяются на полу. От бумаг, некогда заполнявших их, не осталось и следа.
Я смотрю больше не на это барахло, а на свою новую знакомую. Зоя тщательно осматривает пороги и не заходит никуда до тех пор, пока не осмотрит всю комнату сквозь прицел. Она движется неторопливо и непринужденно, так, что наши сектора обстрела идеально складываются. Иногда ее рука рефлекторно тянется к плечу, пытаясь ухватить что-то, что должно быть закреплено на нем – что-то такое, что можно на всякий случай закатить в подозрительную комнату. Ее явно не учили штурмовать здания министерств, забитые спеленутыми взрывчаткой заложниками. По ту сторону мушки Зоя ожидает увидеть не студента с берданкой в трясущихся руках, а облаченного в броню мотострелка, который будет стрелять в нее и не промахнется, если она не изрешетит его первой – сквозь все, что окажется на ее пути. Зоя младше меня от силы года на три, но это ощутимая разница – она выросла во время, уже окончательно простившееся с полумерами.
Все самовольное строительство вылетает из моей головы в тот момент, когда я открываю черную дверь. Тяжелый засов поднимается без скрипа, и в ноздри сразу бьет невыносимо резкий запах формалина. Закашлявшись, Зоя закрывает нос рукавом. Лучи закатного солнца пробиваются сквозь заколоченные окна, и от них картина, которая предстала моим глазам, становится только более зловещей.
