Железный поход. Том пятый. Дарго - страница 17

– Все так, имам. Мне как никому другому понятны твои настроения и слова. Моя Польша, моя земля… тоже стонет под царским сапогом.

Шамиль не ответил. Молчал и Георгий, мерно позвякивая кавалерийскими шпорами в такт лошадиной поступи. В глазах его была упорная и тяжелая мысль. За их спинами скупо переговаривались пылившие следом горцы; тренькали стремена и уздечки, кони нетерпеливо взбрасывали вверх головы, ускоряли шаг, чувствуя близкие запахи родных табунов.

– Я читаю твои мысли, полковник. Ты волк, отбившийся от своей стаи. Знаю, эти слова режут твой слух, но это слова правды. Мы разной веры, Диамбег-Борги. Но ты наш друг, и у нас общий враг. И я спрашиваю нашего друга, полагаясь на его ум и сердце, – с какой-то особой высокопарностью молвил Шамиль: – Отвечай, горец – человек?

Георгий непонимающе посмотрел на верховного предводителя мюридов, но тут же, подчиняясь его тону, так же торжественно ответил:

– Да, имам. Горец – человек.

– Настоящий человек?

– Да, имам. Настоящий человек!

Шафрановый луч солнца, пробившийся сквозь сумрачную зелень листвы, высветил лицо поляка. Георгий заметил, как все напряглось в этот миг в Шамиле. Наконец имам облегченно вздохнул и провел ладонью по искрящейся бороде.

– Хвала Аллаху. Я видел по твоим глазам… ты ответил мне умом и сердцем. Вот слова правды! – Вождь повысил голос так, чтобы его слышали остальные. – Так говорят наши горы, так говорит Коран, так сказал и ты, Диамбег-Борги. А шакал-урус утверждает: горец – собака, хуже собаки! Горцу нужен кнут, а если горец оскалит зубы – пуля!

В напряженном гортанном голосе имама звучали ненависть и уязвленная гордость:

– Эти выродки шайтана издеваются в своих крепостях над нашими стариками и женщинами. Одних они таскают за седые бороды! Силой отбирают при входе у них кинжал – гордость и честь мужчины!.. Других обыскивают, ощупывают руками, заставляют платок с головы снять… Для горянки это то же, что для русской на колени встать!.. Как говорить после этого с ними? Это узел из тех узлов, что получаются, когда завяжут вымоченный в крови ремень. Во все времена ничто другое не заставляло народы так часто схватываться за сабли, как пролитая кровь, национальная рознь и вера. Скажи, полковник, по совести скажи, у Белого царя из Петербурга много солдат, готовых прийти с оружием к нам?

– Да, имам. У царя солдат больше, чем ты даже можешь представить. Больше, чем листьев в твоих лесах. Те, что стоят у Дарго, лишь их малая часть.

– До ушей дошло, а в голову не входит, – склоняясь к гриве коня, мрачно процедил Шамиль. В черных глазах его были боль, гнев и, как показалось Извинскому, страх неуверенности перед грядущим. Отчаянье из-за невозможности изменить ход событий сдавило его грудь железными обручами. Имам понимал: поляк-перебежчик не лжет. И в этом признании самому себе слышался грозный голос предначертания судьбы, которую не в силах изменить ни один человек на свете.

– Может, ты и прав, Диамбег-Борги… Может, и прав… Но я всегда говорю своим людям: не будьте мелкими… даже если вы малочисленны. И малый топор рубит большое дерево. Пусть нас мало, но мы – горцы! Воины и старики, женщины и дети, все возьмут оружие! Спроси у любого подростка в наших краях: видел ли он в своей жизни огонь? Прошел ли через него? «Я бросался в него, как в воду», – будет ответ. «А приходилось ли тебе знать, что такое ледяная вода? – спросишь ты его. – Приходилось ли тебе бросаться в нее?» – «Как в огонь!» – ответит джигит. Так нашему ли народу бояться смерти? – Шамиль кольнул надменным взглядом Георгия. – На долю горцев немало выпало испытаний. Немало бил молот судьбы по саклям Кавказа, чтобы раздробить их, но они устояли. Кто-то и теперь стены башни грозится пробить куриными яйцами. Подождем, союзник. На дне терпения оседает золото. Уже завтра Аллах рассудит нас…